— Или они окажутся в еще большей опасности, — возразил ему мистер Уоквелл.
— Ничего вы не понимаете, — гневно заявил Гидеон. — Меня преследуют, преследуют постоянно. Но я буду защищать эту ферму даже ценой собственной жизни. Да-да, ценой жизни!
Снова воцарилось молчание. Колин ждал, глядя, как в лучах света, пронизывающих прихожую, кружат в танце пылинки.
Его мать заговорила первой.
— Неужели вы боитесь, что кто-то отберет у вас ферму? Я понимаю, это нелегко, но, может… — Даже она, несмотря на свое бесстрашие, явно опасалась переступать черту. — Может, вам стоит подумать — только подумать, ничего более, — не жениться ли вам снова?
— Вы с ума сошли! — взревел Гидеон. — Не забывайтесь, мадам.
Скрежет отодвигаемых кресел застиг Колина врасплох, и он снова бросился в тень под лестницей.
Дверь гостиной распахнулась, и в коридор выбежал Гидеон, босиком, в развевающихся одеждах, красный от возмущения. За ним вышел мистер Уоквелл, он настолько же умело скрывал свои эмоции, насколько Гидеон их демонстрировал. Через несколько секунд после того, как Гидеон прошлепал в свою комнату, а мистер Уоквелл вышел из дома, чтобы вернуться на ферму, появилась мама. Она с величайшей осторожностью прикрыла за собой дверь, словно покидала палату тяжелобольного. Потом прошла мимо Колина, даже не посмотрев в темноту, под покровом которой прятался ее сын, и только перед дверью в кухню остановилась.
— Колин, — сказала она, не оборачиваясь, — тебе больше нечем заняться, кроме как шпионить за взрослыми?
Время шло, а он все сидел под лестницей, скорчившись, тяжело дыша, будто от удара под дых. Наконец он заставил себя встать и бросился ее догонять, презирая себя за трусость, но не в силах остановиться. Сейчас он ей все объяснит, ведь это вышло случайно. А за случайность разве наказывают?
Наказывают! И еще как! Ему ли не знать об этом. Как бы он ни упражнялся во лжи, какие бы складные истории ни выдумывал, его мать всегда знала, что случайно, а что намеренно. От нее ничего не скроешь.
Хорошо, он ей скажет, что просто хотел с ней встретиться. Почему нет? В последнее время они редко виделись. Иногда ему казалось, что она даже не помнила, есть ли у нее сын.
В кухне никого не было, даже Сара куда-то ушла. Колин подбежал к дальней двери и выскочил в огород. Яркий солнечный свет резанул глаза, от нестерпимой жары было нечем дышать. Лето еще не наступило, а калифорнийская погода уже преподносила свои сюрпризы, разразившись ужасным зноем. На противоположном краю аккуратных грядок он увидел маму. Несмотря на жгучее солнце, она двигалась плавно и грациозно. Ее выдержка поразила Колина, и внезапно он почувствовал, что ужасно соскучился по ней.
— Мама! — закричал он. — Подожди, пожалуйста, мама!
Конечно, она слышала его, их разделяло всего несколько метров. На глаза Колина навернулись слезы, в груди защемило от уже знакомой невыносимой пустоты. Оставив огород позади, она уходила через двор между постройками, словно мираж в пустыне. Куда она шла? В дубовый лес, который начинался сразу за фермой? Она часто ходила туда одна. Или в старую оранжерею? Или в швейную мастерскую Грейс? Почему она не задержится и не поговорит с ним?
— Мама!
Казалось, его сдавленный крик потревожил животных в лазарете, который находился сразу за углом. Пыльный воздух вмиг наполнился уханьем, воплями и ревом на разные лады, и у Колина страшно разболелась голова. Кто-то выписывал немыслимые трели, кто-то вторил ему воем и бормотанием, а третий участник этого странного ансамбля то ли булькал, то ли лаял, как собака под водой. Колин почувствовал, что задыхается, и зажал уши ладонями, чтобы хоть как-то защитить свой несчастный мозг.
— Хватит, — стонал он, — ну хватит же!
Но звуки не стихали, и длилось это довольно долго. Потревоженные птицы сорвались с ближних деревьев и упорхнули в небо.
Наконец шум стих. Возле дубовой рощи мама остановилась, но не оборачивалась. Только когда он бросился к ней, шатаясь от усталости, она повернула голову, и одного взгляда ее серых глаз хватило, чтобы пригвоздить его к месту. Потом она снова отвернулась и стала смотреть на дуб, чем-то привлекший ее внимание. Блеклые, сухие ветви дерева напоминали кривые росчерки молнии. От неожиданной жары почти вся листва увяла, и птичье гнездо в изгибе одной из верхних веток было едва заметно.
Пристально глядя на гнездо, мама начала выпевать мелодию без слов. Колин тут же поддался ее чарам, как бывало всегда, еще с младенчества. Ее голос был густым и сладким, как теплый мед. Ноги Колина подкосились от слабости. Иногда, когда он слышал пение своей прекрасной и ужасной матери, он думал, что подобными звуками самые первые женщины человечества убаюкивали детей и облегчали страдания больных. Ее голос был таким мощным, таким нежным, что, когда она вот так пела, он мог простить ей все.