И вновь безумие угасло. Посреди ответа дракона начался и закончился дождь, принесенный муссоном, и мы промокли, но сейчас же новорожденный горячий бриз начал сушить наши одежды.
— Ну вот, теперь ты потешил себя, Боб. Пожалуйста, пожалуйста, — взмолилась я, — давай теперь перейдем к делу.
— Хорошо, — сказал Боб, опять хлопнул дракона по губам и промолвил: — Дракон, дракон, я хочу знать…
Тучи разошлись, Боб купался в лунном свете.
— Существует ли доказательство теоремы Ферма? — спросил Боб.
Все, я дошла до ручки. Водоворотом упущенных возможностей вся моя жизнь исчезала в дыре унитаза.
— Боб! — взвыла я и заколотила кулаками по его пузу… которое оказалось не таким мягким, как я представляла… кажется, я вывихнула запястье.
— Что я не так сделал?
— Боб, идиот, а как же мы?
— Извини, Джанис. Меня немного занесло.
Да, — сказал дракон.
По-видимому, поскольку Боб не попросил конкретно доказать теорему Ферма, все, что пришлось сделать дракону, — дать положительный или отрицательный ответ.
Вопросы растрачены впустую. Я поверить не могла, что Боб так поступил со мной. Что ж, придется все-таки спрашивать самой. Я вырвала свиток из рук Боба и яростно кинулась к зубам, светящимся под луной.
— Дракон, — орала я, — дракон, дракон, дракон, дракон, дракон!
Итак, А-Муой, ты наконец пришла ко мне. Как мило. Я стар; я видел свое начало и свой конец; он в твоих глазах. Ты пришла освободить меня.
Традиции нашей семьи ясно утверждают, что всегда хорошо дать понять дракону, что ты собираешься освободить его. Тогда он становится сговорчивее. Конечно, освобождать его никто не намерен. Вы можете подумать, что, будучи практически всеведущими, драконы в своей мудрости могли бы и догадаться об этом, но, похоже, у мифических созданий всегда имеются фатальные недостатки. Впрочем, я была слишком сердита, чтобы разыгрывать казуистическое представление.
— Ты скажешь мне то, что я хочу узнать! — Я яростно хлестнула по крошащемуся камню древним свитком.
Я умираю, ты моя госпожа; что еще нового?
— Как мне освободиться от груза, навьюченного на меня моим семейством?
Дракон сказал:
— Это бессмыслица! — крикнула я. Дракон, похоже, пытался сжульничать, обмануть меня! Я ударила пергаментом по ближайшему зубу. Посыпалась штукатурка; вдали что-то зарокотало. — Ты дашь мне прямой ответ, слышишь? Как мне избавить отца от мучащего его прошлого, которое не дает ему увидеть, кто есть он, кто есть я и кем мы не являемся?
Дракон ответил:
Он вознамерился свести меня с ума! Я принялась пинать драконьи зубы. Я вопила:
— Боб был прав… ты слишком дряхл, разум твой помрачен и не видит того, что действительно важно… ты годен лишь для решения великих эзотерических загадок Боба… но я простой человек, я скована по рукам и ногам, и я хочу… Черт, да как от тебя получить прямой ответ?!
Слишком поздно я поняла, что последние слова выпалила в форме вопроса. И пахнущий жасмином ветер принес ответ раньше, чем я замолчала:
Но я даже не слушала, поскольку была уверена, что все потеряно. Всю мою жизнь определяли другие: отец, потом Боб, потом этот дракон, даже, пусть и недолго, Линда Горовиц. Я была толпой полуженщин, но целым — никогда. Разочарованная сверх всякой меры, я бичевала драконьи губы свитком, визжа, как торговка рыбой:
— Почему я не могу жить так, как другие люди?!
Я видела американских девушек, идущих своим путем, водящих свои машины, говорящих с мужчинами так, словно те не более чем куски мяса; и тайских девушек, надменных, назначающих встречи своим любовникам по сотовым телефонам, как на крыльях летящих по новехоньким торговым центрам своих жизней. Почему же только я в ловушке, в цепях, в рабстве? Но я уже использовала свои три вопроса.