С Ортеем бабушка тоже ругаться не стала. Просто пришла в дом, когда все сидели за ужином, посмотрела на отчима и сказала:
— Дурак ты неблагодарный! Шини своей драконьей удачей весь дом берегла! Вспомни, как два года назад пал с поля пошёл, а как к нашему хлеву огонь подступил, с неба ливень хлынул! А овцы твои в последний раз когда болели? А на поле хоть раз чёрный жук или саранча налетали? У всех — жрут, а мы — как зачарованные! А сейчас ты всё это от своей слепой жадности другому отдаёшь! Эх! — хотела плюнуть под ноги, но взглянула на расстроенную Лив, повернулась и хлопнула дверью.
Я кинулась было проводить — стемнело же, а она и днём плохо видит! Но окрик «Син, сидеть!» — остановил. Потом, как доели, как убрали, перемыли и перетёрли посуду, уложили малышей спать, — побежала к бабушке. И не зря беспокоилась. Баба Рила лежала прямо у своего крыльца — нога подвернулась на камне и, мало того, падая, бабушка ударилась головой о ступеньку.
К утру бабушка умерла.
Ортей вместе со мной сидел рядом с её кроватью. Наверное, ждал, не придёт ли Рилея напоследок в себя. Я слышала, как, уходя, он недовольно пробормотал что-то о бумагах.
На похоронах плакали двое — я и Лив. Бабушка легла рядом с мамой, под свежий дёрн. Я было попросилась перебраться на её место, в баньку, но Ортей запретил. Жаль, оттуда сбежать было бы проще. Потому что я решила, что из деревни уйду.
Была мысль взять бумаги, пойти к Бору, сказать, что у меня есть приданое. Потом с женихом и его роднёй сходить к старосте… Может, что-то бы и вышло. Но поступить так с Лив и маленькими сёстрами я не могла. Не по-человечески это. И не по-драконьи.
Да и понимала, что Бор на меня и не смотрит. Не нужна я ему. А женится на приданом — счастья нам не видать.
Значит, мой путь иной. Вот только какой? Я ж за свои почти шестнадцать из деревни дальше, чем на дальний покос сено ворошить или за грибами в лес, и носу не казала. Куда идти-то? И как?
Решила просто — пока время есть, буду сушить сухари и думать.
Глава 2
Трудность жизни: даже глупость надо сначала сделать.
— Лив, говорят, у Гара две жены умерли, — решилась я всё же поделиться страхами с мачехой.
Та вздохнула:
— Может, тебе и повезёт. Всяко бывает… Ты только на Ортея зла не держи. Он добрый, просто жизнь сложная.
Понятно, союзницу я в ней не найду. Муж да свои дети ближе, чем я, ни на кого не похожая. Кивнула, скрывая слезы:
— Может, повезёт…
После смерти бабушки во мне что-то изменилось — то ли сломалось, то ли, наоборот, выросло, как ядовитая песчаная колючка. Расхотелось смеяться. Да и на людей я теперь смотрела по-иному. Вот ведь — вся деревня знает, оказывается, что за сволочь двух жён заездивший и забивший Гар. Да ещё рассказывают, что двое или трое отказали ему в сватовстве — дочерей пожалели.
Но никто, ни один, не подошёл к моему отчиму и не сказал: «Ортей, окстись! Что ж ты с девкой делаешь? Ты ж обещал матери и бабке о ней заботиться, как о родной!»
Никто не отвернулся, никто не перестал здороваться. Меня — жалели. А с ним вели себя, как прежде.
Я решила, что если бабушка Рила права и была у меня хоть капля драконьего счастья, то унесу его с собой. Я им не нужна. Шестнадцать лет я таскала воду, пилила и колола дрова, ухаживала за скотиной, поливала огород… и оказалась чужой. Что ж, пусть так. Но пусть без меня — эта мысль была приятна — живут, как все. И с пожарами, если уж горит, и с саранчой, если та прилетела.
Сама я разыскала в кладовке старую котомку с двумя широкими лямками. Починила. Потихоньку, чтобы убыль была незаметна, таскала по ломтю-другому каждый день хлеб. Сушила и прятала. Собирала на кустах шиповник — и тоже сушила и прятала. Причем с местом для схрона ещё пришлось помучиться — сложно найти укромный угол, когда по дому шустрит любопытная ребятня. Ведь увидят — расскажут батьке с мамкой. Даже не со зла, просто по малолетству…
Прятала всё в хлеву под стрехой. Малышня бы туда пока не долезла, а взрослые сунуться бы не догадались. А поскольку утренняя дойка двух наших коров была на мне, а в пять утра остальные обычно ещё спали, дела складывались неплохо.