Его кожа начинает съеживаться, уплотняться постепенно превращается в чешуйки, а подбородок расширяется, лицо вытягивается, зубы удлиняются, руки и ноги превращаются в когтистые лапы.
– Смотри, папа! – Он расправляет крылья и обмахивает меня ими, как двумя опахалами.
Я гляжу на светло-зеленое существо, стоящее передо мной. Так Генри в два раза больше, чем в человеческом обличье. Единственное, что осталось от обнаженного мальчика, который только что стоял на этом месте,- это изумрудно-зеленые глаза. И все-таки сразу видно, что это ребенок. Со временем легкая припухлость на скулах исчезнет, светло-зеленые чешуйки потемнеют, кремовое брюшко подберется, мускулы станут более рельефными, крылья сделаются длиннее и тоньше. Но время этих изменений еще не пришло.
– Ты очень вырос, – замечаю я.
Вынув из микроволновой печи полусырое мясо, выкладываю бифштексы на тарелки и ставлю их на массивный дубовый стол посередине комнаты.
Генри смотрит на мясо, вдыхая запах крови.
– Можно, папа?
Я разрешаю, и мальчик хватает меньший бифштекс и пожирает его, откусив всего раза три. Видно, что он голоден. Способность изменять свое тело – великое счастье, дарованное нам природой. Но я давно уже понял, что она редко дает что-нибудь просто так, не требуя за это платы. Мы, Люди Крови, расплачиваемся за перевоплощение энергией. Так что после превращения нам всегда необходимо подкрепиться, чтобы не ослабеть.
Сбросив одежду, я заставляю свое тело измениться, в который раз испытав эту блаженную боль от растяжения и отвердения кожи, прорезывания крыльев, роста костей. Развернув крылья во всю их ширь, облегченно вздыхаю. Это единственная комната в доме, где их можно раскрыть полностью. Мое тело от носа до хвоста – восемнадцать футов, а размах крыльев – вдвое больше. Сын рядом со мной кажется лилипутом.
– Папа, какой ты большой! – беззвучно восхищается Генри.
Меня тоже привлекает запах свежей телячьей крови. Со смешком, переходящим в рычание, я хватаю со стола большой бифштекс и с жадностью пожираю его.
– Ты станешь таким же большим или даже еще больше, когда вырастешь,- мысленно отвечаю я сыну, покончив с куском мяса.
– Скоро? – спрашивает Генри.
Я ласково касаюсь мордочки Генри, вдыхаю его запах – сладковатый, похожий на запах свежевыделанной кожи. Так пахнет только он. Мне не составило бы труда узнать Генри по этому запаху, даже если бы он был от меня в нескольких милях, а вокруг толпились бы другие представители нашей породы.
– Ну, пойдем? – Я киваю в сторону лестницы.
Генри бросается к окну, выходящему на широкий канал между нами и Лоскутным рифом.
– Я хочу вылететь отсюда! – кричит он.
Из моей груди вырывается тяжелый вздох. Это единственное окно в комнате, которое достаточно велико, чтобы мы могли вылететь из него оба. Генри знает об этом, потому что я ему недавно показывал, как это делается. К сожалению.
– Лучше спуститься на галерею. Так безопаснее… Кроме того, прежде чем взлететь, мы сможем
убедиться, что в доме все в порядке.
Мальчик упрямо трясет головой:
– Не хочу спускаться. Хочу вылететь из окна, как ты мне показывал. Пожалуйста!
– Пойдем вниз, – беззвучно приказываю я.
– Нет!
Генри отодвигает щеколду и распахивает окно, соленый воздух врывается в комнату. Малыш карабкается на подоконник и готовится выпрыгнуть.
Рыча, я бросаюсь к нему.
– Не смей! – беззвучно кричу я и сбиваю его с подоконника точным и сильным ударом хвоста.
Он падает на пол и ревет. Я подхожу к нему и касаюсь крылом моего всхлипывающего сына.
– Это опасно, Генри. Мы должны быть уверены, что нас не видно. Нельзя вот так выпархивать
из окна в любое время.
– Но ты же вылетал!..
В настоящем обличье и воинственном настроении малыш очень напоминает мне свою мать. Мне трудно долго сердиться на него. Я снова глажу его по спинке.
– Иногда ты должен просто делать то, что тебе сказано, – беззвучно увещеваю я.
– Почему?
Мой сын слышит тот ответ, который дают детям все родители:
– Потому что я твой папа.
Генри дуется всю дорогу до галереи, но как только мы оказываемся внизу, его мрачное настроение сменяется восторженным.
– Чур, я первый! – беззвучно восклицает он, разбегается, раскидывает крылья, делает несколько взмахов и взлетает.
– Высоко не поднимайся! – предупреждаю я.
Я лечу вслед за ним и осматриваюсь в небе. Луну сегодня скрывают темные густые тучи. Эта темнота меня радует. Оглядев поверхность воды под нами и не обнаружив ни одной лодки, убеждаюсь, что нас никто не видит, и поднимаюсь выше, с удовольствием скользя в прохладном ночном воздухе.
Генри – чуть ниже. Разбудив собак и насладившись их ворчанием и лаем, он чуть отдаляется от берега. Сынишка летит низко, почти касаясь волн.
– Смотри, папа! – окликает он меня, разворачивается, снова летит к берегу и… вламывается в
самую гущу собачьей стаи. Генри ужасно веселится, когда ворчание собак переходит в трусливый вой. Несколько взмахов крыльями – и Генри уже высоко над ними.
Я стараюсь держаться на той же высоте, что и он, и лететь с той же скоростью. Мы вместе долетаем до Лоскутного рифа, потом возвращаемся обратно, описываем широкие круги над островом. В мрачной вечерней темноте нам светят окна нашего дома. Мы играем, поднимаясь повыше, а потом резко падая вниз, гоняемся друг за другом, Генри радостно хохочет и визжит от восторга. Так обучал меня мой отец, и ничего лучшего мне не придумать.
– Не хлопай так часто крыльями, – напоминаю я Генри.- Пусть и воздух поработает на тебя. Смотри, как я…
Генри в точности повторяет мои движения, и это вызывает мое одобрение:
– Молодец!
Мысль об охоте и нарастающий голод подсказывают мне, что пора прекращать игру. Спустившись, мы влетаем в открытое окно. Генри с хохотом вваливается в комнату, кстати довольно сильно толкнув меня.
– А ты говорил – нельзя! – беззвучно упрекает он.
– Иногда можно, – отвечаю я, ласково ткнувшись носом ему в бок.
Несмотря на горячие протесты Генри, я настаиваю, чтобы он лег в постель до того, как я улечу на охоту. В обмен на такую жертву он хочет лечь спать в своем настоящем обличье, на сене. Я дожидаюсь, пока он заснет, и ухожу только после того, как он начинает дышать медленно и размеренно. Странная картина – маленький дракон, свернувшийся калачиком на сене, зажав в лапке розового игрушечного кролика.
Уже за полночь я снова поднимаюсь в воздух. Не хватает терпения лететь за добычей далеко. Дважды облетев остров, я отказываюсь от намерения отправиться к Багамам или Кубе. Кружить над Флоридским проливом в поисках плотов кубинских беженцев тоже не хочу. Будь проклята осторожность! Да здравствует скорая месть и легкая добыча!
Отец не одобрил бы мой план. «Богатые всегда слишком на виду. Оставь их в покое, – бывало, говорил он. – С бедными гораздо легче. До них никому нет дела».
Я знаю, что он прав, понимаю, что он отругал бы меня за подобное безрассудство, и все же… не могу позволить безнаказанно обижать своего ребенка. Отец поручил бы это дело Гомесу. Но мне хочется самому насладиться местью.
Кроме того, благодаря стараниям Артуро, мне известно, что риск минимальный. Доктор Син Миттелмен и его светловолосая подружка живут уединенно в большом доме на берегу канала, в фешенебельном районе Гейблз. Они редко ходят куда-нибудь развлекаться и часов в десять уже обычно бывают в своей спальне, как и большинство их богатых и пожилых соседей. Посуху в Гейблз въезд по пропускам, а на воде никакой патрульной службы нет.
Скользя над самой поверхностью, я пересекаю бухту и лечу над каналом. Уверен, что меня не обнаружат. Это район для богатых. Каждый дом охраняется. Вряд ли люди, чувствующие себя богатыми и защищенными, станут по вечерам нервно вглядываться в темноту.