За прополкой я мысленно составляю список домашних дел. Кроме работы в саду, ухода за могилой Элизабет, уборки нашего дома с его извилистыми коридорами и закоулками на мне еще лодки. Я смазываю и чиню моторы и генераторы, борюсь со ржавчиной, подзаряжаю батареи. Здесь подкрасить, там заменить подгнившие планки, проверить насосы, следить за тем, чтобы в цистерне всегда был запас пресной воды, содержать в порядке два двигателя «Ямаха» на моем катере…
Жизнь на острове сопряжена с рядом трудностей. Все нужно привозить из Майами. Это там, за горизонтом, на западе. Так как я никому, кроме Артуро, не доверяю, только он знает все изгибы и повороты узкого канала, ведущего к нашему причалу. Он один отвечает за доставку на остров всего необходимого, включая замороженное мясо.
Поскольку Генри еще слишком мал, чтобы помогать, готовлю я. Впрочем, мы предпочитаем свежее мясо, и, когда надо, я отправляюсь охотиться. Нет, охота – вовсе не повинность. Просто всем нашим свойственно охотиться.
При одной мысли о добыче у меня урчит в животе. Я смотрю вверх, на солнце, и вижу, что оно еще не в зените. Вздыхаю, глотаю слюну. Если бы можно было отправиться на охоту прямо сейчас! Но ничего. Можно подождать. Мне хорошо известно, что единственное безопасное для охоты время – это ночь. Когда стемнеет и все стихнет вокруг… Я скажу Генри о своих планах ближе к вечеру. Иначе этот день покажется моему сыну нескончаемым.
Как всегда перед охотой, за обедом я даю Генри лишь половину его обычной порции бифштекса с кровью. Иначе мальчик будет слишком сыт, чтобы с аппетитом съесть то, что я ему принесу. Он переводит взгляд с тарелки на меня:
– Ты собираешься на охоту, папа?
Я киваю и кладу себе гораздо больший кусок теплого, сочащегося кровью мяса.
– А можно мне с тобой?
– Ты же знаешь, что тебе надо еще немного подрасти.
– Но мне уже скоро четыре…
– Пока рано.
– Это несправедливо! – капризничает малыш.
Я улыбаюсь:
– Когда вырастешь, мы с тобой будем охотиться вместе. А пока – ешь. Попозже, когда ты ляжешь спать, я слетаю и принесу еще. Генри все еще дуется и сидит, не притрагиваясь к еде. Не обращая внимания на эту «голодовку», режу свой кусок мяса и ем. Через несколько минут густой аромат крови и то, как я уплетаю свой ужин, переламывают упрямство мальчика. Он не может больше сдерживаться и принимается за еду.
Когда Генри засыпает, я выхожу на галерею, со стороны океана. Темно. Шуршат, разбиваясь о берег, волны, шелестят листья деревьев. Только эти звуки да еще собачий лай и нарушают ночную тишину.
Юго-восточный бриз обычен для этого времени года. Мысли мои вновь обращаются к Хлое, тоже живущей на острове, там, далеко на юге. Нет, вряд ли девочка уже достигла зрелости. И все же я поворачиваюсь на юго-восток и принюхиваюсь. Когда Хлоя станет взрослой женщиной, этот ветер непременно принесет мне ее аромат. Пока в воздухе нет и намека на запах корицы и мускуса, на тот самый призывный запах, который источают наши женщины в определенный период.
Я улыбаюсь, раскидываю руки, отдаваясь нежной ласке ветра. «Пора!» – говорю я вслух, снимаю рубашку, туфли, брюки, нижнее белье, носки и стою совершенно голый на дубовом полу галереи. Раздувая ноздри, вдыхаю ночной воздух, набираю полную грудь кислорода, который, заполнив легкие, снабдит меня необходимой энергией. Сердце начинает биться чаще. Оно мощно стучит в груди, гонит кровь к органам. Я смотрю в темное небо с легкими сероватыми облаками, булавочными головками звезд, тусклым светом половинки луны. Мое место там. Неведомая сила влечет меня вверх.
Посылаю своему телу приказ измениться. Чувство боли смешивается с наслаждением, когда кожа моя растягивается и кости удлиняются. Когда-то мне было стыдно, что я такой, каков есть. Когда-то мне хотелось быть просто человеком. Но теперь я всякий раз с радостью возвращаюсь к своему естественному обличью. Набрав побольше соленого морского воздуха, издаю негромкое рычание.
«Я – Питер де ла Сангре, сын дона Генри де ла Сангре», – шепчу я в ночную темноту. Моя кожа твердеет, покрывается темно-зеленой броней чешуи везде, кроме низа живота. Там у меня двойной слой светло-коричневых чешуек, защищающих от нападений снизу. Я морщусь от боли и удовольствия, когда моя спина сначала припухает, а потом раздваивается. Прорезаются крылья. Они растут, разворачиваются. У меня отрастает длинный хвост. Губы плотно сжимаются, лицо становится уже и длиннее, зубы тоже удлиняются и постепенно превращаются в острые клыки. Все мое тело вытягивается, я становлюсь раза в два больше. Мои руки и ноги превращаются в сильные лапы с мощными когтями. Из груди вырывается крик боли и радости.
То выпуская, то вновь подбирая когти, я разворачиваю крылья во всю их ширь – почти вдвое больше моего роста. Взмахиваю крыльями, повожу хвостом из стороны в сторону, напрягаю заждавшиеся мускулы. Все мое существо жаждет полета. Мое тело готово к нему. Я взлетаю. Теперь небо принадлежит мне. Ночь – мои владения. Я оглашаю темноту победным ревом. Мне жаль тех, кто ни разу не испытал подобного.
С каждым взмахом крыльев я поднимаюсь все выше. Как всегда перед охотой, кружу над Кровавым рифом, смотрю вниз на тонкие белые линии пенных гребней, движущихся к моему острову,- на белое кружево, в которое они превращаются, разбившись о берег.
Остальной остров кажется черной глыбой, плывущей в море, которое чуть светлее. Только мягкий, теплый свет, оставленный мною в большой комнате на третьем этаже, указывает на то, что остров обитаем. Я кружу над своим домом, поднимаюсь все выше, воздух становится холоднее. Мне уже видна яркая сетка огней Корал Гейблз и Майами, простирающихся на запад. Восточнее вижу огни судов, пронзающие темноту над океаном. Голод опять напоминает о себе – так много энергии потрачено на смену обличья. В животе у меня начинает болезненно урчать, рот наполняется слюной.
Но как я бы ни был голоден, ни за что не стану охотиться поблизости от дома. Нет никакого интереса брать то, что близко лежит. В нескольких минутах полета – большая земля, густо заселенная людьми. Их лодки плавают вокруг моего острова. Польстившись на любого из них, я получу лишь быстрое насыщение. К тому же это риск – нас с Генри могут обнаружить, то есть понять, кто мы на самом деле. Чтобы не поддаться искушению легкой добычей, поворачиваю к морю, пролетаю над рыбацкими лодочками у берега и над большим судном.
Иногда я высматриваю себе добычу над Бимини или Фрипортом, долетая даже до островов Абако, Элеутера или Экзума. Бывает, что охочусь над фермерскими районами Кубы. Если здесь вдруг исчезнет бедный рыбак или деревенский оборванец, никто шума поднимать не станет. Никто не заметит пропажи одной из деревянных лодчонок, нелегально переправляющих граждан Гаити на наш берег, или плота, на котором бедные кубинцы, рискуя жизнью, бегут из Гаваны.
Сегодня я лечу на юг, над Флоридскими проливами, протекающими между Западным рифом и Кубой. Поворачиваю на запад и, миновав риф, с удвоенным вниманием смотрю вниз. У всякого, кто пускается в путь на плоту южнее Флоридских рифов, шансов выжить не много. Утлые плотики очень скоро подхватывает течение и несет в Мексиканский пролив. Там несчастных безумцев не подберет ни одно судно, так что им предстоит умереть от голода и жажды гораздо раньше, чем они достигнут земли.
Меня вовсе не радует мысль о том, что мой голод является причиной смерти других существ. Я даже утешаюсь тем, что избавляю несчастных обреченных от долгих страданий, даруя им быструю смерть.