– Голова болела? – заинтересовался Реми. – И как? Прошла?
– В смысле? – Я удивлённо на него уставилась. – Это же было почти три месяца тому.
– Больше не болит?
Снова дурацкой вопрос. Но я вдруг поняла, к чему он клонит.
– Хм, знаешь, – я потёрла виски, бросив взгляд на безлунное небо. – А ведь головная боль прошла. Наутро, после того, как на руке появилась метка.
Реми протяжно выдохнул и взлохматил свои волосы.
А я просто взорвалась пониманием!
Эти страшные ночи, когда обе луны насмешливо пялились в окна, не давая уснуть, а в голове с каждым звуком будто лопалась струна. Ох, как я жалела тогда о своём сказочном слухе. С пробками в уши становилось ещё хуже, с ними – я слишком хорошо слышала себя, свою кровь, свои рвущиеся в голове мысли. Мне было невыносимо плохо и до безумия жалко тётю Амелис. И совершенно всё равно, на что соглашаться. Я даже не видела, кто нанёс метку. Только обжигающую боль в руке – это было даже приятно для разнообразия, немного отвлекло от головной, – а потом всё затопила темнота.
– …и я наконец-то уснула. Проснулась здоровой. Печаль не ушла, но боли с бессонницей больше не мучили.
– Да. Тебя точно травили, – постановил Реми, которому я, похоже, вывалила все свои воспоминания о кошмаре тех дней.
– Травили! Чтобы я согласилась на заррхову метку! Сволочи! – меня охватила невыносимая злость и просто всепоглощающая ненависть.
К ним всем: к дяде Тадди, убившему (пусть и не собственноручно) тётю и обманувшему меня, к Корвину, которому лишь бы потешиться, ко всем драконам вместе!
У меня даже в глазах потемнело, а затем левая рука будто в огонь окунулась.
И я застонала, скрипя зубами.
Реми испуганно прижал меня к груди. Мы зашатались, словно пьяные, Реми шептал, утешая:
– Тихо-тихо, моя хорошая! Думай о чём-то весёлом и нейтральном! Ну, помнишь, как мы мороженое воровали в младшей школе? Ты отвлекала, а я…
Он что-то бормотал, а я никак не могла отрешиться от застилавшей глаза злости. А боль в руке только росла...
– Как же я их всех ненавижу-у-у, – провыла я и, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась.
Слёзы потекли рекой.
На каких-то останках женского самолюбия (развито оно у меня до предела!) отвернулась от Реми, чтоб хоть он не видел меня облике кровавого панда, склонила голову над плечом. Слёзы ненависти заскользили по руке, прокладывая ручейки, которые, достигнув метки, вдруг – словно погасили её.
От резко нахлынувшего облегчения я снова пошатнулась, но Реми держал меня крепко.
– Тебе лучше? – губы друга снова оказались в опасной близости от уха, и меня пробрало ознобом.
– Умгу, – голос совсем сел, и проговорить что-то вразумительное не получилось.
– Все будет хорошо. Держись, моя девочка. А я пороюсь в библиотеке отца, она у нас большая, и поищу, как можно если не снять, то хоть заглушить твою метку.
– Отрезать руку – проще всего, – пробормотала я, чувствуя, как ноги и руки становятся ватными.
– С этим не спеши, – так серьёзно ответил друг, что я не удержалась от истеричного смешка. – Что-то придумаем. Ты пока старайся не думать о драконах.
– Легко сказать, да трудно сделать, – пробормотала я.
– Ты сильная, – заявил друг, служивший мне подпоркой последние минуты. Противореча логике и реальности.
На самом деле, по мне словно трак проехал, и без подпорки-Реми я давно лежала бы на мощёной белым булыжником дорожке, под ажурным заборчиком соседей, и просто-таки фонтанировала своей силой, ага.
– И не говори, – я рассмеялась, явно срываясь в истерику.
ГЛАВА 6. Ночные взлеты и пролеты
Не знаю, сколько бы мы проболтали ещё, если бы у мисс Зерби не закончилось терпение. И бумага для романа.
Женщина вышла на порог и, потрясая фонариком, потребовала расходиться. С фонариком она хорошо придумала. Мы так увлеклись беседой, что вполне могли и не услышать старческий голос за барьером сферы тишины. Может, даже и не услышали, и фонарь оказался последней мерой призыва нас к порядку.
Лучась недовольством, квартирохозяйка отправила меня в комнату, расположенную по соседству с её, и потребовала «замереть до утра», ибо дословно «распоясалась и спать не даю, профурсетка».
Я удержала стремящееся с языка: «Завидуете?» – и молча скользнула в открытую дверь. Никаких танцев с бубнами я не планировала, слишком устала. Стоило переступить порог, как тяжёлые ресницы упали на щёки, а рот начал рваться от зевков. Я упала на постель, мечтая забыться до утра.
Но, как говорится, где мечты и где реальность.
При падении головы на подушку, мысли в ней всколыхнулись и завертелись шумным кусачим роем.