– Черный,– негромко повторил Джон и оглянулся на Дженни.– У тебя ведь есть старый Список, не так ли, милая?
Она кивнула, прервав деликатные маневры с колками арфы.
– Каэрдин заставил меня запомнить множество старых Списков,– объяснила она Гарету.– Некоторые он мне растолковывал, но этот – ни разу. Возможно, и сам не знал, как это понимать. Просто имена и цвета…– Она прикрыла глаза и повторила Список, голос ее при этом упал в старческое бормотание – эхо многих голосов из давнего прошлого:– «Телтевир – гелиотроповый, Сентуивир – голубой с золотом на суставах, Астирит – бледно-желтый, Моркелеб – единственный – черный, как ночь…» Список имеет продолжение, там еще дюжина имен, если это, конечно, имена.– Она пожала плечами и сплела пальцы на резной спинке арфы.– Хотя Джон рассказывает, что старый дракон, явившийся на берега озера Уэвир, действительно был голубой, как вода, с золотым узором по хребту и суставам – так что мог лежать под поверхностью озера и воровать овец с берега.
– Да!– Гарет чуть не выпрыгнул из кресла, узнав с восторгом знакомую историю.– И Змей Уэвира был сражен Антарой Воительницей и ее братом Дартисом Драконьей Погибелью в последние годы царствования Ивэйса Благословенного, который был…– Он смутился и снова сел.– Это известная история,– заключил он покраснев.
Дженни спрятала улыбку.
– К Спискам были также ноты для арфы – точнее, не ноты, а мелодия. Каэрдин насвистывал мне ее до тех пор, пока я не выучила наизусть.
Она прислонила арфу к плечу – маленький инструмент, принадлежавший когда-то Каэрдину, хотя сам старик никогда на нем не играл. Почерневшее от возраста дерево, казалось, не имело украшений, но когда свет из очага падал на него, проступали изредка Круги Земли и Воды, прочерченные тусклой позолотой. Старательно она извлекла странную нежную череду звуков – временами две-три ноты, временами – стригущую воздух трель. Звуки были разной протяженности, призрачные, полузнакомые, как воспоминания раннего детства. Играя, Дженни повторяла имена:
– «Телтевир – гелиотроповый, Сентуивир – голубой с золотом на суставах…»
Бесполезные обрывки прежних знаний (вроде тех, что повредили рассудок юного вертопраха, странного гостя с юга), каким же чудом уцелели они в снегах Уинтерлэнда!.. Ноты и слова давно уже утратили смысл, как строка из забытой баллады или несколько листов из трагедии об изгнанном боге, которыми затыкают щели от ветра, – эхо песни, что никогда не прозвучит снова.
Руки Дженни блуждали по струнам наугад подобно ее мыслям. Она наигрывала мелодии бродячих музыкантов, обрывки джиг и танцев, медленных и словно исполненных смутной печали при мысли о тьме, которая ждет всех в будущем.
От них она снова перешла к древним мелодиям с их глубокими сильными каденциями: горе, вынимающее сердце из тела, или радость, зовущая душу, как отдаленное мерцание знамен звездной пыли в летнюю ночь. Затем Джон извлек из ниши в черных кирпичах очага жестяную свистульку, какими дети играют на улицах, и присоединил ее тонкий приплясывающий голосок к сумрачной красоте звуков арфы.
Музыка отвечала музыке, вытесняя на время странную смесь страха и печали из сердца Дженни. Что бы там ни случилось в дальнейшем, настоящее принадлежало им. Дженни откинула волосы и поймала светлое мерцание глаз Аверсина сквозь толстые стекла очков. Свистулька выманивала арфу из глубин ее печали в танцующие ритмы сенокоса. Сгущался вечер, и обитатели Холда начали собираться потихоньку у очага, присаживаясь на полу или в глубоких амбразурах окон: тетка Аверсина Джейн, и кузина Дилли, и другие многочисленные родственницы Джона, живущие в Холде, Ян и Адрик, толстый жовиальный кузнец Маффл – все они были частью жизни Уинтерлэнда, такой же неброской, но сложной и причудливой, как узор на их пледах. Гарет сидел среди них, слегка больной, как яркий южный попугай в обществе грачей. Он все еще поглядывал испуганно и озадаченно, когда прыгающее в очаге пламя высвечивало заплесневелый хлам из книг, камней и химических принадлежностей, и, судя по жалобному выражению в глазах юноши, он и предположить не мог, что его славный поиск закончится в подобном месте.
Взгляд Гарета то и дело возвращался к Джону, и Дженни ясно видела, что в нем сквозит не только беспокойство, но и нервный страх, гложущее чувство вины за какой-то совершенный им поступок. Или, может быть, еще не совершенный, но который все равно придется совершить.
– Так ты идешь?– тихо спросила Дженни (уже поздно ночью, лежа в теплом гнезде из медвежьих шкур и лоскутных одеял). Ее черные волосы были разбросаны, как водоросли, по груди и рукам Джона.