– Дженни,– поколебавшись, сказал он.– Спасибо тебе еще раз. Я сожалею, что вел себя по отношению к тебе… Просто…– Голос его вильнул неопределенно.
– Я подозреваю,– мягко сказала Дженни,– что ты ошибся, спутав меня с кем-то, кого ты знал раньше.
Краска хлынула на щеки юноши. Ветер застонал в голых деревьях. Гарет вздрогнул, затем со вздохом повернулся к Дженни.
– Дело в том, что ты рисковала жизнью, спасая меня, а я, как дурак, втягивал вас в историю. Мьюинки казались мне такими безобидными… И я все равно никогда не покинул бы лагерь, но…
Дженни улыбнулась и покачала головой. Дождь прекратился, и она откинула капюшон, позволив ветру ворошить свои длинные волосы. Коснувшись пятками боков Чалой Тупицы, она медленно двинулась вперед, увлекая за собой весь караван.
– Это трудно,– сказала она,– не поверить иллюзиям шептунов. Даже если те, кого ты видишь за пределами магического круга, заведомо не могут там быть, не могут выкрикивать твое имя, – все равно что-то в тебе требует, чтобы ты пошел на зов…
– Какой… какой образ они принимали для тебя?– сдавленно спросил Гарет.
Память была недоброй, и Дженни перед тем, как ответить, помедлила минуту. Потом сказала:
– Моих сыновей. Яна и Адрика.
Видение было тогда настолько реальным, что, даже вызвав образы в магическом кристалле Каэрдина и убедившись, что мальчишки в целости и сохранности обретаются в Холде, Дженни так и не смогла преодолеть страха за них. После небольшого раздумья она добавила:
– У них злой обычай принимать именно тот образ, который больше всего тебя тревожит. Им ведомы не только твоя любовь, но и грехи, и желания…
Гарет откачнулся и стал смотреть в сторону. Некоторое время он ехал молча, потом спросил:
– Откуда они знают?
Она покачала головой.
– Может быть, читают мысли. А может быть, они – всего лишь зеркало, не сознающее, что оно отражает. И заклятиями мы их связать не можем, потому что не знаем их сущности.
Он нахмурился, озадаченный.
– Их – чего?..
– Их сути, их внутреннего бытия.– Она натянула поводья как раз перед длинной извилистой вмятиной, где вода лежала среди деревьев, словно мерцающая змея.– Вот, например, кто ты, Гарет из рода Маглошелдонов?
Он вздрогнул, и она снова прочла страх и вину в его глазах.
– Я…– заговорил он, запинаясь.– Я – Гарет из… из рода Маглошелдонов. Это такая провинция в Белмари…
Дорогу заливали вечные лесные сумерки. Дженни пристально взглянула в глаза юноши.
– А если бы ты родился не в этой провинции, был бы ты Гаретом?
– Э… Конечно, я бы…
– А если бы ты не был Гаретом?– с нажимом продолжала она, не давая ему отвести взгляд.– Мог бы ты стать собой? Если бы ты искалечился, заболел проказой, лишился бы признаков пола – кто бы ты был тогда?
– Я не знаю…
– Ты знаешь.
– Перестань!– Он попытался вырваться – безуспешно. Ее мысленная хватка стала жестче, Дженни уже проникала в его разум, предъявляя ему его самого: живой калейдоскоп заемных образов из тысяч баллад, обжигающие желания юности, незажившие раны от каких-то горчайших измен и – самое главное – клубящуюся тьму едва выносимого страха. Она двинулась в эту темноту. За неясной ложью, сказанной в Холде, скрывался некий больший грех. «В самом деле преступление,– удивилась она,– или нечто кажущееся ему преступлением?»
– Перестань!– снова закричал Гарет. Отчаяние и ужас звучали в его голосе. На секунду она увидела его глазами саму себя: безжалостные голубые глаза, лицо – белое, как костяной клин, вбитый между двух черных потоков волос. Она вспомнила, как Каэрдин впервые проделал с ней то же самое, и поспешно отпустила Гарета. Он отвернулся, прикрывая лицо, тело его сотрясала дрожь.
После некоторого молчания Дженни сказала мягко:
– Извини. Но это и есть сердцевина магии, ключ к любому заклятию – понять сущность, назвать настоящее имя. Вот тебе правда о шептунах и о ведьмах в придачу.
Дженни тронула лошадь, и они снова двинулись вперед; копыта месили чайного цвета ил. Она продолжала:
– Все, что ты можешь сделать, это спросить себя, – а может ли такое быть, чтобы зовущий тебя действительно оказался в лесу.
– В том-то и дело,– сказал Гарет.– Она вполне могла. Зиерн…– Он остановился.
– Зиерн?– Это было то самое имя, которое он бормотал в полусне, отшатнувшись в Холде от прикосновения Дженни.
– Леди Зиерн,– после некоторого колебания сказал он.– Любовница короля.
Сквозь полосы грязи и дождя его лицо стало гвоздично– розовым. Дженни вспомнила странный смутный сон, темноволосую женщину и ее звонкий смех.
– Ты ее любишь?
Гарет покраснел еще больше. Придушенным голосом он повторил:
– Это любовница короля. Но не королева. Они не венчаны.
«Как мы с Джоном»,– подумала Дженни, внезапно поняв причину неприязни Гарета к ней.
– В каком-то смысле,– спустя момент продолжил Гарет,– мы все влюблены в нее. Это первая леди двора, самая прекрасная… Мы пишем о ее красоте сонеты…
– А она тебя любит?– продолжала допытываться Дженни, но Гарет замолчал на время, направляя коня вверх по каменистому склону на ту сторону впадины.
В конце концов он сказал:
– Я… я не знаю. Иногда мне кажется…– Он тряхнул головой.– Она пугает меня,– добавил он.– Кроме того, она ведьма, видишь ли…
– Да,– мягко сказала Дженни.– Я это предполагала, когда ты говорил о ней в Холде… Так ты боялся, что я похожа на нее?
Казалось, он поражен сказанной ею нелепостью.
– Но ты совсем на нее не похожа. Она… так прекрасна…– Гарет оборвал фразу, покраснел всерьез, и Дженни рассмеялась.
– Не беспокойся. Я уже привыкла к тому, что вижу в зеркале.
– Да нет, ты тоже красива,– запротестовал он.– Но… может быть, прекрасна – не совсем точное слово…
– Да ты скажи – безобразна.– Дженни улыбнулась.– Будет куда точнее.
Гарет упрямо потряс головой. Честность не позволяла назвать ему Дженни прекрасной, а выразить галантно то, что он хотел сказать, ему мешала неопытность.
– Красота… Да дело даже не в красоте,– сказал он наконец.– Просто она совсем другая. Она искусна в колдовстве, бесчувственна, ее не интересует ничего, кроме ее власти.
– Тогда она похожа на меня,– сказала Дженни.– Я тоже кое– что смыслю в своем ремесле, а бесчувственной меня называли еще девчонкой, когда я вместо того, чтобы играть с другими детьми, сидела вечерами перед свечой и вызывала образы в пламени. Что до остального…– Она вздохнула.– Ключ к магии – магия. Чтобы быть магом, ты должен быть им. Так обычно говорил мой учитель. Жажда власти забирает все, что у тебя есть, не оставляет ни времени, ни сил, ничего. Мы уже рождаемся с зерном власти внутри, нас гонит голод, которого не утолить. Знания… власть… узнать, что за песню поют звезды, собрать все силы творения в одной руне, начертанной в воздухе, – вот наша жизнь. И мы всегда одиноки, Гарет…
Некоторое время они ехали в молчании. Железноствольные леса вокруг были исполосованы ржавчиной умирающего года. В убывающем свете дня Гарет выглядел старше своих лет: он заметно осунулся, приключения и усталость оставили землистые следы под глазами. В конце концов он повернулся к ней и спросил:
– А маги вообще способны любить?
Дженни снова вздохнула.
– Говорят, что жена колдуна – все равно что вдова. Женщина, носящая ребенка мага, должна знать, что ей придется растить его одной: муж бросит ее, как только магия позовет его невесть куда. Вот почему ни один священник не обвенчает колдуна и ни один флейтист не сыграет на его свадьбе. А если забеременеет ведьма – это и вовсе жестоко…
Он покосился недоверчиво, сбитый с толку и словами, и холодностью ее голоса, как будто то, что она говорила, не касалось ее совершенно.
– Ведьма всегда больше заботится об умножении своей власти, чем о своем ребенке или о каком-либо мужчине. Она или покинет дитя, или возненавидит его за то, что оно отбирает у нее время, такое необходимое – для медитации, учения, совершенствования своего искусства… Ты знал, что мать Джона была ведьмой?