Эдвард Хоч
Дракула 1944
Из окна своего кабинета гауптман Шелленберг мог обозревать весь Берген-Бельзен, так что любое перемещение заключенных не оставалось незамеченным. В последнее время транспорты прибывали каждый день. Вагоны были плотно забиты мужчинами, женщинами и детьми; до слуха Шелленберга постоянно доносились вопли и крики, столь характерные для лагерей уничтожения — при том, что Берген-Бельзен, в администрации которого он имел сомнительное удовольствие служить, строго говоря, не относился к лагерям смерти. Здесь, в отличие от Аушвитца или Треблинки, отсутствовали газовые камеры. То есть, разумеется, все эти евреи и цыгане, гомосексуалисты и уголовники были обречены. Но смерть приходила не сразу, относительно медленно, шаг за шагом.
Служебные обязанности гауптмана Шелленберга заключились в проведении селекции. По прибытии очередного транспорта именно он отбирал самых сильных физически мужчин и женщин и отправлял на каторжные работы. Тех, кто не годился для этого, гауптман определял в особый транспорт, предназначенный для отправки в небытие.
В последнее время среди заключенных Берген-Бельзена преобладали цыгане. Сам факт не вызывал особого удивления — первые цыгане появились в лагере одновременно с евреями. Другое дело — количество, существенно возросшее в последнее время из-за спешной очистки Румынии.
Фельдфебель Кронкер вытянулся при виде командира:
— Господин гауптман!
— Вольно, Кронкер. Что у нас за ночь? Были смертельные случаи?
— Так точно, два.
— Кто такие?
— Заключенный из барака 44… — фельдфебель сделал паузу. — И часовой.
Гауптман был неприятно удивлен:
— Часовой?
— Так точно, новенький. Заснул и не проснулся.
— Что же с ним стряслось?
— Потеря крови, герр гауптман.
Шелленберг нахмурился. Весьма подозрительная причина.
— Все ли заключенные были заперты ночью? — спросил он.
— Так точно, герр гауптман.
— Подготовьте письменный рапорт.
Утренний обход однообразных серых бараков, регулярно проводившийся гауптманом, заключался в том, что господин Шелленберг останавливался у входа каждого и громко задавал один и тот же вопрос: «Все вышли на работу?» — после чего делал в блокноте соответствующую пометку рядом с номером барака. Сегодня этот процесс был нарушен. В одном из бараков гауптман вдруг обнаружил сидящую цыганку.
— В чем дело? — строго спросил он. — Почему не на работе?
— Мой работа здесь, — ответила цыганка с сильным акцентом. — Я ухаживать за больным.
— Имя? — спросил гауптман. — Откуда прибыла?
— Ольга Хелсинг. Прибыла из Румынии с группой бродячие цыгане. Нас задержать военный патруль Германия.
— Понятно, — офицер окинул взглядом внутренности барака.
— И где же больной, за которым ты ухаживаешь? Ну-ка, покажи!
Цыганка послушно пошла вперед, Шелленберг последовал за ней. В самом темном углу барака она остановилась.
— Вот он.
Гауптман с трудом различил неподвижно лежавшего на нарах человека.
— Что с ним? — спросил Шелленберг.
— Не может работать днем. Страшный болезнь, кожа не выносить солнца. Очень редкий болезнь и очень опасный болезнь, — добавила цыганка.
Глаза гауптмана привыкли к темноте, и он мог яснее разглядеть лежавшего. Тот был неподвижен, никак не реагируя на разговор гауптмана и цыганки. Его можно было принять за покойника.
— Берген-Бельзен — рабочий лагерь, — сказал гауптман нравоучительно. — Тут работают все, — он наклонился к табличке, на которой стояли имя и возраст заключенного, и прочитал: — «Влад Цепеш. 8 ноября 1887 года».
— Скажешь ему, чтобы завтра вышел на работу. Иначе его расстреляют. И тебя тоже.
Больше никаких неожиданностей не было. Но внося в блокноте число заключенных, отправленных на работы, гауптман почему-то все время вспоминал пожилого цыгана, крепко спящего в темной глубине пустого помещения.
Дорога от административного корпуса до офицерской казармы, в которой жил гауптман, пролегала мимо бараков. Возвращаясь со службы после захода солнца, Шелленберг инстинктивно старался побыстрее миновать быстро прячущиеся в наплывавшую ночную тень приземистые сооружения.
Ближайшим к казарме оказался барак номер 52, тот самый, в котором гауптман обнаружил утром спящего цыгана. Шелленберг, впрочем, думал совсем не об этом, когда неожиданно услышал из темноты: «Гауптман Шелленберг!»
Поначалу он решил, что его окликнул часовой.
— В чем дело? — спросил он, всматриваясь в темноту. — Кто здесь?
— Нас не представили друг другу…
Шелленберг шагнул вперед и тут же отступил, разглядев униформу заключенного.
— Почему вы не в бараке? Я вызову охрану!
Мужчина вышел навстречу гауптману, так что лунный свет упал на его лицо.
— Я не причиню вам беспокойства, — он тихо засмеялся. — Пока.
— У вас индивидуальное задание?
— Именно так. У меня особое задание. Я его выполню и вернусь в барак.
Шелленберг узнал в стоявшем перед ним человеке того самого больного из барака 52. Сейчас цыган выглядел вполне здоровым.
— Влад Цепеш? Кажется, так вас зовут? Рад, что вы поправились. Надеюсь увидеть вас завтра в рабочей группе, среди прочих.
— Я работаю только по ночам, гауптман. Солнечный свет мне вреден.
Шелленберг не мог объяснить, почему молча проглотил это заявление. Он смутно ощущал странную, сверхъестественную силу, исходившую от старого цыгана.
Той ночью умер еще один часовой.
Письменное известие о новой смерти гауптман Шелленберг обнаружил утром на письменном столе бюро. Вновь речь шла о чрезмерной кровопотере — при полном отсутствии видимых ран на телах. И никаких следов крови на земле рядом с умершими.
Он немедленно доложил о случившемся коменданту лагеря оберсту Раушу.
— Полагаю, это заслуживает расследования, — сказал Шелленберг. — Я хочу обратиться к врачу.
Рауш согласно кивнул обритой наголо головой.
— Разумеется, необходимо разобраться, — сказал он. — Поручаю это вам, гауптман. Таких совпадений не бывает, здесь чувствуется чей-то злой умысел. Потеря крови! Если к смертям причастен кто-то из заключенных, разыскать во что бы то ни стало!
Шелленберг подумал, что вряд ли часовые позволили бы заключенному приблизиться. Но промолчал.
В медицинском блоке он разыскал врача, делавшего вскрытие в обоих случаях, майора Фредерикса — толстого коротышку с непропорционально большой головой, в огромных, закрывающих пол-лица очках.
— Оба солдата действительно умерли абсолютно одинаково, — ответил он на вопрос гауптмана. — Большая потеря крови.
— И никаких ран?
— Если не считать таковыми крохотные уколы в области шеи. Выглядит так, будто над этими несчастными потрудились вампиры! — майор Фредерикс фыркнул. — Впрочем, я уже давно верю всему… Что-нибудь еще, гауптман?
Шелленберг вспомнил цыгана из пятьдесят второго барака и спросил:
— Существует ли болезнь, чрезвычайно повышающая чувствительность кожи к солнечным лучам?
— Вы, очевидно, имеете в виду Lupus Erythematosus? При этом заболевании действие солнечных лучей вызывает появление волдырей на щеках и переносице. А в чем дело?
— Один цыган, из новеньких, уверяет, что болен такой болезнью. Он твердит, что не может работать на солнце.
— Вздор! Достаточно прикрыть лицо носовым платком.
— Благодарю, майор.
— А как его зовут, вашего цыгана?
— Влад Цепеш, — ответил гауптман.
— Цепеш. Странная фамилия, — хмыкнул Фредерикс.
Возвращаясь в свой кабинет, гауптман свернул к 52-му бараку. Так же, как накануне, у входа сидела Ольга Хелсинг.
— Доброе утро, — буркнул Шелленберг. — Ваш подопечный на работе?
— Нет-нет, он работать вредно, нет на солнце! — затараторила она.
— Я справлялся у врача, — сухо произнес гауптман. — Врач утверждает, что достаточно прикрыть лицо носовым платком, и все будет в порядке. Скажите ему, что сегодня же он должен быть в рабочей группе.