Ненадолго. Звук шагов, ощущение чужого тепла. Запах живого существа, с горячей кровью... Нет, о крови думать нельзя. Она еще ни разу не выходила на охоту без Талиесина.
- Анджела.
Знакомый голос. Она оглядывается.
- Синьор Моретти. Вам понравилось, как я пела?
- Что ты сделала? - она вдруг понимает, что он совсем даже не восхищен, он в отчаянии. - Глупая девчонка! Чем ты заплатила за этот голос, Анджела?!
Ее губы невольно растягиваются в улыбке и уже не могут прятать клыков. Он так близко, а она так голодна. Она разбудила свой голод, когда пела, и теперь его надо насытить. Обязательно надо, иначе... Впрочем, какие могут быть иначе, она хочет убивать и она убьет.
Движение вперед. Смыкающиеся на чужой шее зубы. Горячая кровь, ее так много, что не успеваешь глотать, и кровь вытекает из губ на подбородок, на шею, заливает платье...
Сабрине почему-то жалко наряд. «Неудобно быть вампиром», - думает она. Картинка меняется.
Теперь это гримерка, ярко освещенная электрическим светом. Снова привычный вкус крови во рту, но теперь на белоснежное платье не попадает ни капли. И донор - премилый блондин по имени Генрих - стонет от удовольствия, обнимая ее.
- Скоро мой выход, - мурлыкает она. - Я вернусь, и мы продолжим.
Она промокает платочком губы и спешит на сцену. Ее ждут ее зрители.
«Все равно что чаю глотнуть», - думает Сабрина, и снова одно воспоминание сменяется другим.
Чашка с чаем. Тонкий фарфор, золото ободка, свет ламп, тихий гул разговоров. Людей много, но ни один голос не вырывается из этого ровного жужжания - традиционная английская сдержанность. От чая пахнет чаем, то есть, не кровью, и то, что это можно пить, просто не укладывается в голове.
- Ну, давай, милая. От одного глотка плохо не будет, а подозрений станешь внушать куда меньше.
Талиесин сидит напротив, закинув ногу на ногу - такая вольность, но он может себе позволить. Его традиционно обожают все.
Свою чашку он держит, как самый настоящий живой человек, и она копирует его позу. Подносит чашку к губам. Крохотный глоток. Чай обжигает рот, сбегает по горлу, растекается по венам, разбавляя текущую в них кровь. Ощущение неприятное, но вытерпеть можно. Она возвращает чашку на блюдечко, ставя ее так плавно, что даже сама не слышит звука.
- И с вином так же можно? - спрашивает она.
Талиесин кивает.
- Вода, вино, молоко, кофе. Шоколад не рекомендую - слишком густой. Со временем тебе даже начнут нравиться какие-то вкусы.
Она смеется:
- Еще через сотню лет?
- Возможно, - в ответ улыбается он. - А может и через две сотни. Увидим.
Сабрина думает, что вампирам не так уж и легко жить среди людей - нужно все время притворяться, следить, чтобы не раскрыли. Человек, который ничего не есть и не выходит днем, в любом случае вызывает подозрения.
Ее мысль вызывает новую ассоциацию.
Плотная ткань шторы. Она вцепляется в нее так, что гляди того порвет. Там поднимается новый день - она чувствует восход солнца, как и всегда, и ее уже не тянет в сон последние полторы сотни лет. Но сегодня...
- Ты уверен? - она оглядывается.
В комнате кроме нее еще двое - Грегори и Талиесин. Первый, в окровавленной рубашке, полулежит в кресле, второй стоит у стены, заранее держась в тени, если она вдруг решится открыть шторы.
А она еще не знает, сделать это или нет. Оказаться на солнце после шести веков тьмы - безумно страшно. Она почти забыла, что такое страх, но теперь вспоминает, и снова сжимает пальцами бархатную ткань.
- Если ты ошибаешься, я ведь сгорю за секунду, - говорит она тихо.
- Ты мне веришь? - мягко спрашивает он.
- Господи, что за бред?! - взрывается Грегори. - Вампиры не могут выходить на солнце, это все знают!
Его недоверие заставляет ее умиленно улыбнуться. Такой очаровательно твердолобый тип. Сначала не верил про сердце, теперь вот...
Она сдвигает штору и шагает вперед, в открывшуюся щель.
На улице утро. Солнце уже поднялось над домами, золотя их серые стены, обливая краской яркие черепичные крыши. У кого-то в доме напротив на балконе цветут настурции, вьются по каменным перилам зелено-золотыми плетями. Листва деревьев впервые видится цветной, а не черной. И солнце действительно не причиняет вреда, просто согревает давно не знавшую тепла кожу.
И она счастлива, так неимоверно счастлива, что готова забыть обо всем, что предрекал Талиесин. Он ведь немного пророк - еще с тех времен, когда был человеком...
«Человеком», - Сабрина цепляется за последнее слово. Ей бы сейчас хотелось к людям, пусть они и не бывают такими совершенными, как их условно покойные собратья. Не бывают? Как же...