Новая картинка-воспоминание уже выплывает из темноты.
Синие глаза. Седые волосы. Морщинки вокруг глаз - их слишком много, чтобы казаться молодым, но слишком мало, чтобы выглядеть на реальный возраст. Впрочем, в двадцать четвертом веке даже его седина уже сходит за эпатаж. Модно быть вечно молодым, а современная хирургия позволяет это даже без вампирских укусов. Но эти глаза, этот взгляд - нет, этого не получишь ни за какие деньги! И она склоняется перед ним в глубоком церемонном реверансе.
- Мастер.
- И эта туда же! Талиесин, да уйми ты своих психопатов - то на колени падают, то руки целуют, то теперь вот!..
- Они просто выражают тебе почтение, Антонио, - белозубо скалится Талиесин. В джинсах и футболке он похож на подростка, а не на взрослого и бесконечно древнего вампира.
- Сдалось мне их почтение, - ворчит Антонио и, кажется, по-настоящему сердится. - Мне нужно, чтобы они блистали, как вы это всегда делаете, а не на коленях ползали.
- О, не переживай, из уважения к тебе мы будем блистательны, как никогда раньше. А если ты еще поделишься отражением своей души...
- Размечтался, - Антонио фыркает, но тут же добавляет: - Впрочем, может быть, и поделюсь. Вы же обычно эмоциональны, как гранитные надгробия, а мне нужны нормальные реакции.
- Рискнешь посмотреть в глаза извечной тьме? - мягко поддразнивает Талиесин, но Антонио только отмахивается:
- Оставь эти сказки для новичков, дорогой мой! Я-то знаю, что ваша извечная тьма замурлыкать готова от любой крошечки внимания, от тончайшего лучика даже не света - надежды на свет!
Джулии кажется, что он преувеличивает. Но только до тех пор, пока на репетиции он не срывает с себя крест и не кричит ей в лицо:
- А теперь забудь о себе и делай то, что хочу я!
С вампирами можно так, напрямую. Они ведь существуют, чтобы угадывать желания, чтобы вытаскивать из душ людей наружу самое сокровенное, самые темные желания. А если человек добровольно отдает что-то свое, что-то светлое, это и называется отражением души.
Когда она смотрит в глаза Антонио, она понимает, что отдала бы все свое бессмертное существование за то, чтобы хоть на минуту гореть так. Но у вампиров нет пути назад, и она может только отразить этот свет. Только петь так, как хочет он. О да, это она умеет...
Сабрина не знает, что и думать. Следующее воспоминание уже почти здесь, бьется, как пойманная бабочка в ладонях. Джулия очень, очень не хочет это помнить. «Джулия», - вспоминает Сабрина, внезапно понимая, что копается в чужой памяти так же бесцеремонно, как грабитель обшаривает чужой дом. И все-таки ей очень хочется рассмотреть пойманную «бабочку».
Антонио лежит на сцене. Где-то бьется в истерике его ассистентка, кто-то по привычке кричит про «скорую» - к следящим датчикам еще не все привыкли, а кто-то вообще отказывается их носить. Но Антонио носит.
Талиесин вдруг оказывается на коленях рядом с ним, его кровь тяжелыми каплями падает на губы человека.
- Глотай. Это действует быстрее любых ваших лекарств.
- Знаю, - Антонио облизывается, морщится. Его щеки розовеют уже через секунду, и он садится.
- Так, чего все переполошились?! Продолжаем репетицию!
- Сейчас приедут медики, и ты отправишься с ними в больницу, - возражает Талиесин. - Кровь действует недолго, а я не хочу, чтобы ты умер.
- Раскомандовался он тут! Мальчишка!
- Я? - Талиесин усмехается. - Да ты хоть знаешь, сколько мне лет?
- Знаю. Ровно столько же, сколько было, когда тебя обратили. Это я становлюсь старше, а ты нет, - парирует Антонио. - Так что мальчишка ты, и точка.
Талиесин внезапно становится серьезнее:
- Пускай так. Но я все равно не хочу терять тебя. Давай к нам, Антонио. Ну пожалуйста?
- Ни за что, - он без тени колебаний мотает головой. - Даже не проси.
По лицу Талиесина скользит и тут же исчезает гримаса боли, и Джулия тоже чувствует ее. При мысли о том, что следующий приступ может оказаться для Антонио последним, что он уйдет навсегда, хочется крикнуть «нет» прямо в лицо этой стерве в черном балахоне и самой впиться клыками в шею Антонио. Пусть ненавидит, но только живет.
- И когда мне страшно думать о том, что я умру, я думаю о том, сколько всегда еще могу сделать и успеть. Сколько могу создать - и о том, что ни один из вас никогда не создаст ничего, - говорит Антонио убежденно.
- Мы обречены отражать чужой свет, - кивает Талиесин. - Свет таких, как ты. И все-таки я не хочу жить в мире, где однажды и не вспомнят тебя.
Антонио устало трет виски.
- Талиесин, сколько я могу тебе объяснять? Я не хочу быть живым мертвецом. У меня есть дело, которое мне нравится, и которое никто из вас не может делать. Я не готов век за веком повторять одни и те же объяснения, я не граммофонная пластинка. Я хочу создавать, а не выдавать за новое забытое людьми старое. И если ты так уж восхищаешься мной, как говоришь, с моим выбором ты спорить не станешь.