…И увидеть мутные слезы в драконьих глазах.
Влад потряс головою, прогнав наваждение. «Сигизмунд не узнает об этом обмане. До самой смерти своей – клянусь! – не получит он повода для сомнений. Я поступил так, как велит нам закон милосердия: излечи болящего, бедствующего – укрой… даже если бедствующий этот – богопротивная тварь, кою изничтожают славные рыцари, дабы быть приобщенными к Ордену…»
– …Влад, сын Мирчи Старого, доблестный рыцарь! – закончил герольд, и тотчас – взвыли звонкие трубы, и Влад тронул коня, и погнал – по скрипучему снегу, под неистово-яркой луной, все быстрей и быстрей, а потом – копье с грохотом впилось в зазвеневшие латы противника, и, хватая руками холодеющий воздух, он откинулся навзничь и рухнул, сбивая собою щиты, и Влад поднял забрало, остановившись, и, тяжко дыша, оперся на копье.
– Слава храброму рыцарю Драконьего Ордена! – пронеслось по трибунам. – Слава рыцарю Владу!
Влад тронул рукою подвеску – дракон улыбался, развязно, по-шутовски, подмигивал Владу из-под зеленых складок плаща. «Так ли честны были твои намерения, так ли по-христиански бескорыстны, о, доблестный Влад?» – будто шепнули драконовы губы, и Влад поспешно отвел глаза – туда, где, привстав на трибуне, махала платком ему дева в расшитом мехами плаще, цвета золота и запекшейся крови.
– Влад!
…И он ехал, копытами конскими путаясь в лунных тенях, сквозь луною политое поле, и тяжесть драконьей подвески на шее делала шаг его лошади медленным и неохотным.
– Это тебе, доблестный рыцарь! В память об этом турнире! – и шелковый, с золотою поющею птицей, платок полетел, закружился по воздуху, дрогнул в ревнивых ладонях луны, и Влад засмеялся, и подхватил его на древко копья. – А это – в память обо мне самой. Возьми, – склонившись с трибуны, она протянула блеснувшую золотом пряжку. Взглянула хитро, зеленым, драконье-прищуренным взглядом. – Только супруге твоей об этом подарке знать ни к чему… Ты ведь умеешь хранить секреты, а, рыцарь Влад? – прошептала она, делаясь странно, неуловимо похожей – на встреченного шута с кривою, драконьей усмешкой, и Влад протер глаза кулаком, прогоняя примстившееся, когда же открыл их – девицы простыл и след… Только пряжка грела ладонь – позабытой драконьей чешуинкой.
II
– Бам-м! Гра-ах! – молнии били наискось, калеными вспышками в черном, грозой взбудораженном небе. Будто там, за набухшими гневными тучами, расправлял свои крылья огромный дракон, с алой, как закатное солнце, прожорливой пастью, и кипящее золото глаз его прожигало небо насквозь, до ливневых потоков по улицам, до ревущего грома. – Бам-бабах!
Влад захлопнул окно. Нет, драконы не любят грозу. Дракон – тишина и пещерная затхлость, и блеск золота среди обглоданных белых костей храбрецов, что приходят за золото биться. Они бесконечно глупы. Если враг приходит с мечом и кричит: «Отдавай!», то кто же отдаст добровольно? А если попросит друг – то почему б не отдать? Его отец очень мудр, мудрее всех храбрецов, мудрее всех драконов на свете. Он стал другом дракону, и дракон теперь даст ему все, и даже более этого.
У дракона был длинный шипастый хвост и большие роскошные крылья. Он жил в каменном доме на заднем дворе, среди квохчущих кур и безбрежных морей огородов, одинокий и грустный, и очень, очень богатый. Отец говорил Владу: «Не подходи!», но Влад не мог утерпеть, и тайком приходил – с теплым хлебом под мышкой и крынкою молока. И смотрел, как змеиный драконий язык по-собачьи лакает – молоко, свежевлитое в блюдце, как щекотно ложится в ладонь, доедая последние крошки, а потом – дракон улыбался ему во все зубы, белые, как молоко, и совсем, абсолютно не страшные, и тихо, благодарно дышал. И дыханье его плыло золотою пыльцою, чешуинками солнца падало между ресниц, и Влад жмурился – от невыносимой его красоты, от небывалого света его. Когда же глаза его вновь открывались – ладони Влада были полны сухой, золоченою крошкой. Дракон ел хлеб – и отдавал его золотом. Дракон пил белое молоко – и золотом плакали узкие драконьи глаза. Дракон был его добрым другом, и другом отца его, а ведь друзьям – всегда отдают самое дорогое. Так сказал отец, а отец его никогда не обманывал.
Влад сунул руку за пазуху. Дракон на монете был словно живой – с расщеперенной пастью, с поднятыми кверху крылами.
– Дон!
Влад подошел к двери, чутко вслушиваясь – в ухающий, мерный грохот там, в глубине его дома. Дон! Дон! Молоты били по наковальне, точно рокот вечернего грома, обращая крошево золота в золотом вспухшее тесто, чтобы – печь и печь из него бесконечные хлебцы монет, на которых по-птичьи взлетал, красовался, ярился – прекраснейший из драконов, когда-либо урожденных под этой луной. Жаль, что он был отчаянно хром, точно отвоевавший калека на деревянной ноге, но отец повелел чеканить его на монетах здорового, с четырьмя сильными, толстыми лапами. Грозного защитника крепостей, и грозного разрушителя их.