В ту же секунду я очнулся от свирепого шепота графа:
– Не смей его трогать!
Я мгновенно открыл глаза и увидел, как Дракула схватил женщину за волосы и оттащил от моей кушетки. Мертвенно-бледное лицо его застыло, как бы окаменев, глаза гневно сверкали; он обернулся к двум другим и прорычал:
– Я вам запретил даже смотреть в его сторону. Ступайте прочь! Он принадлежит мне!
Леди-блондинка расхохоталась за его спиной.
– Разве ты можешь любить? – Она тут же юркнула к своим веселым подружкам, которые графа вовсе не испугались.
Граф нахмурился, но смягчил резкость тона:
– Это неправда; в прошлом вы сами убедились в этом… Клянусь, что как только покончу с ним, отдам его вам. Целуйте сколько угодно… А теперь прочь! Я должен его разбудить…
– Ты ведь что-то принес нам сегодня? – спросила одна из женщин, указав на шевелящийся мешок, который граф бросил на пол. – Можно забрать?
Он утвердительно кивнул.
Женщины радостно закружились вокруг добычи: послышался жалобный плач ребенка. Я не мог пошевелиться, словно под гипнозом; со страхом я смотрел, как три извивающиеся женские фигуры бледнеют и растворяются в лунном свете, становятся все тоньше и тоньше, пока полностью не исчезли в окне…
В комнате не было ни графа, ни его ужасающего мешка.
Я попытался подняться – и тут же провалился в забытье.
Глава 4
Проснулся я в собственной постели.
Значит, граф перенес меня сюда. Кое-что это подтверждало: моя одежда была сложена иначе, чем обычно, часы остановились, а я их всегда завожу на ночь. Конечно же, это не могло служить доказательством; возможно, мои нервы были не в порядке, и, если ночные события не привиделись мне, в этом нужно разобраться. Чему я, однако, порадовался, так это тому, что карманы и кофр остались нетронутыми; видимо, граф очень спешил, когда перенес меня сюда и раздел. Он также не знает, что я веду дневник. И хотя стенографическая запись была бы для него загадкой, обнаружив тетрадь, Дракула наверняка бы уничтожил дневник.
Теперь спальня, всегда казавшаяся мне отвратительной, стала как бы моей крепостью – те ужасные создания только и ждут случая отведать моей крови…
18 мая
И все же я снова вернулся в ту комнату, так как должен был наконец узнать всю правду. Однако дверь оказалась запертой. Она была захлопнута с такой силой, что даже перекосилась. Я догадался, что это сделано изнутри. Боюсь, что ночной кошмар вовсе не привиделся мне.
19 мая
Граф вежливо, но настоятельно попросил меня написать три письма под его диктовку.
В первом сообщалось, что дела мои здесь почти завершены и через несколько дней я отправляюсь домой. Во втором – что я выезжаю на следующий день после даты, указанной в письме, а в третьем – что я уже покинул замок и прибыл в Бистрицу. Я сознавал, что в моем положении открыто перечить графу – безумие, ведь я находился в его власти, и категорический отказ писать возбудил бы его подозрения и навлек на меня еще большие беды… Единственная моя надежда теперь – дождаться удобного случая и бежать.
Хозяин замка объяснил, что почта ходит здесь редко и не заслуживает доверия, поэтому следует заранее известить о моем приезде; кроме того, убеждал он меня, что, если по какой-то причине моя поездка будет отложена, всегда можно задержать последнее письмо в Бистрице на необходимое время. Я сделал вид, что согласен с ним, и лишь поинтересовался, какие даты проставить в письмах. Граф на минуту задумался, потом ответил:
– Первое пометьте 12 июня, второе и третье – 29 июня.
Теперь я знаю, сколько мне осталось жить на свете.
28 мая
Появилась возможность бежать или, по крайней мере, отправить весточку в Англию – на подворье замка расположился цыганский табор. Я напишу пару писем и уговорю кого-нибудь из цыган доставить их на почту. У нас вроде бы уже завязалось знакомство – через окошко. Они приветствовали меня взмахами шляп и какими-то жестами, столь же малопонятными, как и их наречие. Где в библиотеке лежат конверты и бумага, я знал.
Вначале я коротко попросил мистера Хокинса связаться с моей невестой Вильгельминой. Письмо к самой Вильгельмине, или Мине, как ее называли все близкие, я зашифровал так, что никому, кроме нее, не удалось бы его прочесть. Мине я сообщил о своем положении, умолчав, однако, об ужасах и тайнах, в которых сам еще не вполне разобрался. Я не хотел ее пугать. Бросив оба конверта сквозь решетку окна вместе с золотой монеткой, я знаками показал, что их нужно опустить в ближайший почтовый ящик. Угрюмый цыган, прижав мои письма к сердцу, сунул их в свою шляпу. Больше я ничего не мог сделать…