И в самом деле, одни обращали свои пенсионы в капиталы, оплачиваемые королевской казной; другие заставляли принимать эти пенсионы как наличные средства в многочисленные государственные займы, которые в те времена были предметом обсуждения. Третьи, наконец, доходили в своей наглости до того, что принимали на себя обязательства по таким займам и, ничего не выплатив, пользовались при этом процентами с сумм, которые были ими обещаны, — только и всего. Никто не знал, где искать следы всех этих хищений, как вдруг, наконец, стало известно, что существует некая особая ведомость, в которую были внесены все такие бесстыдные траты, и что эта ведомость называется Красной книгой.
В начале настоятельные просьбы Национального собрания ознакомить его с этой книгой были безрезультатными; однако, поскольку Национальное собрание проявляло тем большую настойчивость, чем сильнее оно ощущало сопротивление, король в итоге уступил.
Было договорено, что он ознакомит с Красной книгой комиссаров, которых пришлет к нему Национальное собрание, но при условии, что они не будут расследовать траты, относящиеся к предыдущему царствованию.
Будучи благочестивым внуком, Людовик XVI не хотел позволять поднимать саван, обнажая язвы Людовика XV.
Впервые возможность ознакомиться с этой знаменитой ведомостью была предоставлена комиссарам 15 марта, после полудня, в кабинете у г-на Неккера и в присутствии г-на де Монморена.
Но, как и было условлено, комиссары ограничились изучением расходов Людовика XVI; часть ведомости, имевшая отношение к царствованию Людовика XV, была опечатана посредством бумажной ленты.
Красная книга состояла из ста двадцати двух листов и была переплетена в красный сафьян; для ее изготовления использовали голландскую бумагу превосходной выделки, произведенную на мануфактуре Д. и К. Блау. Рассматривая эту бумагу на просвет, можно было прочитать совершенно неподходящий девиз, нанесенный на нее в виде водяного знака и замаранный тем, что было написано на обеих ее сторонах:
Десять первых страниц заключали в себе расходы, относящиеся к царствованию Людовика XV, и, как мы уже говорили, были опечатаны; следующие тридцать две содержали расходы, приходящиеся на царствование Людовика XVI, а все остальные страницы были еще чистыми.
Первой записью, датированной 19 мая 1774 года, регистрировалась раздача двухсот тысяч ливров беднякам по случаю смерти короля Людовика XV.
Последняя запись, датированная 16 августа 1789 года, касалась суммы в семь тысяч пятьсот ливров, израсходованных на четверть пенсиона г-жи д’Оссён.
Общая сумма денежных средств, внесенных в Красную книгу, денежных средств, заимствованных — и это помимо пенсионов и апанажей короля и принцев — из королевской казны с 19 мая 1774 года по 16 августа 1789 года, достигла устрашающей величины, составив двести двадцать семь миллионов девятьсот восемьдесят пять тысяч пятьсот семнадцать ливров.
Часть этой суммы являлась долгами графа Прованского и графа д’Артуа, которые дважды оплачивал король и которые составляли в общей сложности двадцать восемь миллионов триста шестьдесят четыре тысячи двести одиннадцать ливров.
Углубляясь в эту бездну, депутаты одновременно выставили на продажу имущество духовенства, оцененное в четыреста миллионов ливров; одни только городские власти Парижа купили его на двести миллионов.
Это имущество послужило обеспечением выпуска бумажных денег, введенных Национальным собранием.
Как если бы уже всем было понятно, что будущее становится все более неясным, депутаты продолжали эмигрировать, как, со своей стороны, это делала знать. Мы уже сообщали о бегстве Лалли и Мунье. Вскоре к ним присоединился Мирабо Младший; он так торопился уехать и уехал в такой тревоге, что прихватил с собой знаменные ленты полка, которым он командовал, и потому его прозвали Рикетти-Лентой.
И потому одна из тогдашних газет, «Утренняя звезда, или Изречения госпожи Верт-Аллюр», досадует:
«Каждый день, — говорит бывшая монахиня, — какой-нибудь член Национального собрания, то ли под предлогом болезни, то ли ссылаясь на дела, просит предоставить ему отпуск. Тысяча чертей! Когда так ведут себя женщины, их называют ветреными. Женщина, которая хоть сколь-нибудь нарушит супружескую клятву, будет обесчещена по прошествии десяти месяцев, а зачастую и раньше; однако представители нации, французские законодатели, не краснеют, забывая о знаменитой клятве в Зале для игры в мяч!»