Талейран, со своей двусмысленной улыбкой и хромой ногой, истинное лицо празднества, на котором со стороны народа все исполнены радости и прямодушия, а со стороны королевского двора — уныния и притворства, Талейран поднимается к алтарю среди двух сотен священников, опоясанных трехцветной перевязью и облаченных в белоснежные стихари.
Однако небо неумолимо: никогда еще дождь не падал такой плотной стеной.
Более ста тысяч женщин, облаченных в белые платья, промокли насквозь под этим ливнем. Дождь уродует все — шляпы, перья, прически, но это не имеет значения: ни одна из женщин не покидает праздника.
В этот день женщины согласны быть менее красивыми, лишь бы видеть и слышать то, что будет происходить.
К тому же у всех есть зонты: из окон Военной школы виден лишь один огромный разноцветный шелковый купол; но стоит дождю прекратиться на какое-то мгновение, и зонты тотчас же закрываются.
Играют двенадцать тысяч музыкантов, однако их не слушают; грохочет пушка, и ее гром слышат.
Она подает сигнал к началу богослужения.
Месса начинается и завершается при глубоком молчании полумиллиона человек.
Лафайету предстоит первому принести присягу.
Он поднимается по ступеням алтаря, держа в руке шпагу, и, прикоснувшись ее острием к дарохранительнице, от имени национальной гвардии громким голосом произносит:
— Мы клянемся вечно хранить преданность нации, закону и королю;
всей нашей властью поддерживать конституцию, принятую Национальным собранием и одобренную королем;
обеспечивать, в соответствии с законами, безопасность граждан и собственности, а также свободный оборот зерна и продовольствия внутри королевства, взимание государственных налогов, в какой бы форме они ни существовали;
сохранять единство со всеми французами посредством нерушимых уз братства.
При этих последних его словах над алтарем взвивается трехцветный флаг, раздаются пушечные залпы и им вторят продолжительные крики: «Да здравствует король! Да здравствует нация!»; сигнал всеобщей федерации подан.
И тогда в свой черед поднимается председатель Национального собрания.
— Клянусь, — произносит он, — хранить верность нации, закону и королю; всей моей властью поддерживать конституцию, принятую Национальным собранием и одобренную королем.
В ответ на эту вторую присягу снова звучат одобрительные возгласы толпы и грохот пушек; все старые солдаты, находящиеся в рядах федератов, обнажают шпаги и в едином порыве повторяют присягу, устремив клинки к алтарю Отечества.
Затем наступает очередь короля. Он будет приносить присягу, не сходя со своего места, он не будет приносить присягу на алтаре Отечества. Это боковой выход, который остается открытым для него в том случае, если он пожелает нарушить свою клятву.
Клянитесь громче, государь, громче! По крайней мере так, чтобы вас слышали все!
Но берегитесь, государь! Тучи расходятся, сквозь просвет между ними пробился луч солнца, Бог смотрит на вас, Бог слушает вас, и, если вы нарушите свою клятву, вам это дорого обойдется: где бы вы ни клялись, для Бога его алтарь повсюду!
Король простирает руку и произносит:
— Я, король французов, клянусь употреблять всю вверенную мне основным законом государства власть для того, чтобы поддерживать конституцию, принятую Национальным собранием и одобренную мною, и приводить в исполнение законы.
На этот раз все склоняются в поклоне, словно огромное поле луговых трав, гнущихся под ветром; на этот раз все внимают королю, на этот раз все сердца радостно бьются.
Затем, когда его голос смолкает, слышатся оглушительные возгласы ликования, снова взвиваются трехцветные флаги, грохочут пушки, бьют барабаны, из всех уст вырываются радостные крики, колышется лес поднятых кверху шпаг, гренадерские шапки взметаются в воздух на концах штыков, все тянут друг к другу руки и обмениваются рукопожатиями.
Там было полмиллиона человек, и в эту минуту ни один из них не отказался бы умереть за короля, только что присягнувшего конституции.
О король! Скажи, положа руку на сердце, а ты готов умереть за свой народ?
При виде этого зрелища хищный проблеск мелькнул в прекрасных глазах королевы.
— Вы видите эту колдунью? — восклицает граф де Вирьё, депутат от дворянства Дофине, указывая на нее пальцем.
От всей этой великой эпохи Революции остался лишь один памятник.
Марсово поле!
Великие уравнители, трудившиеся на протяжении шести лет, не построили ничего зримого. Задуманному ими единственному зданию предстояло вознестись в будущем.