Однако именно с этого часа началась та долгая война, иногда тайная, иногда открытая, которую священники объявили Революции и которая трижды повергала в огонь восток и юг Франции.
Лишь тогда оказалось возможным оценить то место, какое занимал священник в вашей семье; он призывал к себе женщин и девушек, то есть ту слабую ее часть, которая зависела от него и которую он подчинил себе.
Его козни становились причиной разлада куда более страшного, чем физический развод, с которым он боролся, а именно душевного разлада между мужем и женой, между отцом и сыном.
Он убеждал их, что Революция не только не была католической, но и не была христианской. И это говорилось о той самой революции, что воплотила в жизнь слово Христово, наделила людей собственностью, дала свободу и землю рабу, у которого его помещик землю и свободу отнял!
Но, по правде сказать, ужасает то, что на обеих сторонах была вера.
— Отдай мне свое оружие! — говорил республиканский солдат смертельно раненному вандейцу.
— Отдай мне моего Бога! — отвечал умирающий своему победителю.
Однако рядом с крестьянином, умирающим за своего Бога, есть солдат, умирающий за Революцию.
Вандеец ударяет солдата саблей прямо в сердце.
— Посадите здесь в память обо мне дерево Свободы, — умирая, говорит патриот.
Скажите, какой из двух этих ответов прекраснее?
Но, возможно, самым прекрасным был ответ Леперди, республиканского мэра Ренна.
В городе, охваченном голодом, хотят побить камнями мэра, и на него уже в самом деле сыплется град камней; один из них рассекает ему лоб, он поднимает этот облитый кровью камень и, показывая его своим убийцам, произносит:
— Я не умею превращать камни в хлеб, но если моя кровь может насытить вас, то она ваша до последней капли.[4]
Пусть теперь скажут, что революция, подсказавшая такие слова, не была христианской!
О священники, священники! Как далеко порой от алтаря до Бога!
Одним из первых последствий указов Национального собрания в отношении конституционной присяги стало бегство принцесс, теток короля.
После событий 5 и 6 октября, после переезда короля из Версаля в Париж, несчастные женщины жили в своем замке Бельвю, стараясь, чтобы все о них забыли.
На их беду, один из первых дней начавшегося нового 1791 года, 4 января, ознаменовался тем, что священникам было предписано принести клятву и епископы отказались сделать это, а вскоре подоспела Пасха.
И вот в конце февраля распространился слух, что принцессы, тетки короля, имеют намерение отправиться в Рим.
В любое другое время никто во Франции не обратил бы никакого внимания на отъезд двух старых дев; к тому же какой закон мешал теткам короля путешествовать? Да никакой.
Однако в этих обстоятельствах встревожилась вся Франция, ибо люди опасались, как бы через плохо запертую дверь не ускользнул, в свой черед, и король.
И они были правы, поскольку вначале предполагалось, что король должен уехать вместе со своими тетками.
К несчастью, разнесся слух об их скором отъезде.
И тогда король сам попытался удержать своих теток, однако они заявили ему, что не могут более жить в стране, где религия их отцов запрещена, и что они решили отправиться к римскому папе в поисках утешения для себя и отпущения грехов для нации.
Король какое-то время еще настаивал, но в конце концов уступил.
Отъезд был назначен на 19 февраля 1791 года.
Однако все очень не хотели отпускать принцесс из Франции; они были здесь достаточно популярны, и та мелкая война с использованием злословия и даже клеветы, которую принцессы вели против королевы, в немалой степени содействовала сохранению этой популярности.
И потому в замки Бельвю и Шуази несколько раз отправлялись многочисленные депутации рыночных торговок, чтобы умолять принцесс не покидать короля, их племянника.
Растерянные и испуганные при виде этих проявлений народной любви, принцессы, решение которых было принято окончательно, отвечали на эти просьбы столь расплывчато, что, несмотря на их запирательство, никто не сомневался в их скором отъезде.
Вечером 19 февраля, как всегда, было велено подавать ужин, в девять часов все обитатели замка уже сидели за столом, и шевалье де Нарбонну, красивому молодому человеку, выросшему на коленях у принцессы Аделаиды, было приказано перевезти кареты из Мёдона в Сен-Клу.
В Мёдон кареты переправили для того, чтобы подготовкой к отъезду не вызывать подозрений у челяди замка Бельвю.