При виде этих двух паспортов, в которых, по их мнению, они усмотрели определенные противоречия, городские чиновники Море были склонны полагать, что, прежде чем придавать предъявленным документам какое-либо значение, надлежит обратиться за указаниями к Национальному собранию и дождаться его ответа в отношении принцесс; но, пока они пребывали в сомнении по поводу решения, которое им следовало принять, поспешно явились вооруженные егеря Лотарингского полка и, применив силу, заставили открыть ворота принцессам, которые продолжили свой путь».
Оглашение этого протокола вызвало взрыв гнева: гнева против г-на де Монморена, министра иностранных дел, преданность которого королю была широко известна.
С нападками на него выступил Рёбелль, выразивший удивление, что министр иностранных дел посмел скрепить своей подписью паспорт, в то время как он был осведомлен, и осведомлен надлежащим образом, что после распространения слухов о готовящемся отъезде принцесс возникла потребность в новом указе, составлением проекта которого занимался конституционный комитет.
То ли из презрения, то ли из осторожности г-н де Монморен не счел уместным оправдываться иначе, как посредством письма.
Письмо он адресовал председателю Национального собрания.
Вот это письмо:
«Господин председатель!
Только что мне стало известно, что после оглашения протокола, присланного мэрией Море, некоторые члены Национального собрания выказали удивление в связи с тем, что я скрепил своей подписью паспорт, который король выдал принцессам.
Если мой поступок требует объяснений, я прошу Собрание принять во внимание, что мнение короля и его министров по данному вопросу достаточно хорошо известно. Этот паспорт стал бы разрешением выехать из королевства, если бы имелся закон, запрещающий покидать пределы государства, но подобного закона никогда не существовало. Впредь до установления такого закона любой паспорт не может восприниматься иначе, нежели в качестве удостоверения звания его владельца.
В этом смысле было невозможно отказать в паспорте принцессам; следовало либо воспротивиться этой поездке, либо предотвратить ее нежелательные последствия, к числу коих нельзя не отнести их арест властями того или иного города, не знающими их в лицо.
Существуют старинные законы против эмиграции, но они вышли из употребления, и принципы свободы, установленные Национальным собранием, полностью упразднили их.
Отказать принцессам в паспорте, если рассматривать этот документ как подлинное разрешение, означало бы не только предвосхитить закон, но и установить его; предоставление же этого паспорта, когда, не давая никаких дополнительных прав, он мог предотвратить беспорядки, нельзя рассматривать иначе, нежели проявление осмотрительности.
Вот, господин председатель, причины, побудившие меня скрепить своей подписью паспорт принцесс, и я прошу Вас сообщить о них Собранию. Я с готовностью воспользуюсь любой возможностью объяснить мое поведение и неизменно буду с величайшим доверием полагаться на справедливость Собрания».
И в самом деле, какие бы доводы ни выдвигались против отъезда принцесс, нельзя было сказать, что существовал закон, который запретил бы им уехать. В итоге они уехали, и, следовательно, продолжать дискуссию было бесполезно, как вдруг стало известно, что, вызволившись из Море с помощью егерей Лотарингского полка, принцессы в конце концов были арестованы в городке Арне-ле-Дюк.
Понятно, что после получения такой новости дискуссия возобновилась, причем с еще большей яростью.
Было предложено вынести порицание властям городка Арне-ле-Дюк, которые задержали принцесс, не опираясь при этом ни на какой закон.
— Вы ошибаетесь, — произнес чей-то незнакомый голос. — Вы утверждаете, что не существует никакого закона, препятствующего этому бегству, а я уверяю, что такой закон есть.
— И что же это за закон? — послышалось со всех сторон.
— Благо народа, — ответил тот же голос.
Неизвестно, сколько времени длились бы эти споры, если бы генерал Мену не пресек их оружием столь же острым, как меч Александра Македонского, — оружием насмешки.
— Европа сильно удивится, — сказал он, — когда узнает, что Национальное собрание провело целых четыре часа (ему следовало бы сказать «целых два дня») в обсуждении отъезда двух дам, которые предпочли слушать мессу в Риме, а не в Париже.