После этих слов дебаты были прекращены. Мирабо, выступивший в поддержку права принцесс покинуть Францию и назначивший дату для своего выступления по поводу будущего закона об эмиграции, провел через Собрание редакцию соответствующего указа.
Указ был составлен в следующих выражениях:
«Ввиду того, что в королевстве не существует никакого закона, препятствующего свободной поездке принцесс, теток короля, Национальное собрание заявляет, что обсуждать этот вопрос неуместно, и передает дело на рассмотрение исполнительной власти».
Ну а поскольку исполнительной властью был король, принцессы получили разрешение продолжить свою поездку.
Однако Национальное собрание поручило конституционному комитету представить ему проект закона об эмиграции.
VII
Рыцари кинжала. — 28 февраля. — Венсен. — Полторы тысячи патриотов. — Сигнал общей тревоги. — Лафайет. — Человек с кинжалом. — Мэр Венсена. — Кавалерия. — Народ. — Арестованные. — Предместье Сент-Антуан. — Победоносный Лафайет. — Его провал. — Господин де Вилькье. — Шестьсот вооруженных людей проникают в Тюильри. — Господин де Гувьон. — Король. — Заговорщики. — Мирабо на трибуне. — Шесть полученных им записок. — Отъезд короля. — Мирабо в Национальном собрании. — Что убило Мирабо. — Император Август. — «Plaudite, cives». — Мирабо мечтает умереть.
День 28 февраля 1791 года ознаменовался двумя событиями первостепенной важности: тем, что впоследствии получило название заговора рыцарей кинжала в Тюильри, и дискуссией по поводу закона об эмиграции, развернувшейся в Национальном собрании.
Поскольку эта дискуссия обязательно должна была привлечь к себе значительную часть общественного интереса, король выбрал день 28 февраля для попытки бегства.
Однако для этого необходимо было всего лишь впустить во дворец пятьсот или шестьсот заговорщиков и привлечь внимание Лафайета и силы национальной гвардии к какому-нибудь другому месту.
Таким местом был выбран Венсен.
Венсен, королевский донжон, государственная тюрьма, соперник Бастилии, был представлен обитателям предместий в качестве реликвии деспотизма, не имеющей права продолжать стоять, в то время как его сестра Бастилия уже снесена.
В итоге толпа, состоявшая из тысячи двухсот или полутора тысяч патриотов, отправилась 28 февраля в Венсен и, взобравшись на орудийную площадку, начала разрушать донжон. В два часа пополудни она уже покончила с парапетами, как вдруг, наконец, раздался сигнал общей тревоги.
К этому времени дворы крепости заполняли три или четыре тысячи людей; местная национальная гвардия никаких приказов не получила, да и к тому же не обладала достаточными силами. Генерал Лафайет, которого известили о происходящем, явился с отрядами кавалерии и пехоты.
Генерал явился в Венсен, и до того пребывая в немалой тревоге, так что понадобилось крайне важное обстоятельство, чтобы заставить его покинуть Тюильри. В то утро был задержан выходивший из королевских покоев человек, который оказался вооружен кинжалом.
Этот человек был препровожден в комитет секции Фельянов, где его допросил мэр; там он заявил, что беспокойные времена, в которые теперь все живут, зачастую вынуждают даже самого безобидного человека отвечать силой на силу, так что он был вооружен исключительно в целях личной обороны и собственной безопасности.
После того как за него вступились известные и даже принадлежавшие к дворцовому штату люди, незнакомца отпустили на свободу.
Кстати, это был кавалер ордена Святого Людовика и звали его г-н де Кур Ла Томбель.
Однако это происшествие пробудило определенную тревогу; гвардейцы, закончившие дежурство, не хотели покидать Тюильри и получили от Лафайета разрешение остаться с теми, кто должен был их сменить.
Именно в это время генерал получил известие о походе жителей предместий в Венсен и отправился в крепость.
Несколько отрядов, находившихся под командованием генерала, уже прибыли туда и построились в боевом порядке.
Однако национальные гвардейцы разошлись во мнениях: многие из них полагали, что граждане, разрушавшие донжон, имели на это такое же право, как и те, кто разрушил Бастилию; они во всеуслышание говорили, что находят весьма удивительным, когда то, что было позволено вчера, не позволяют делать сегодня.