Это объявление должно состоять в водружении красных флагов на улицах и перекрестках, и начиная с этого момента любые сборища будут считаться преступными.
Если собравшиеся люди не разойдутся, то городские власти трижды предупредят их следующим оповещением: „Будет открыт огонь, дабы понудить добропорядочных граждан разойтись“.
После третьего предупреждения войска будут незамедлительно развернуты, причем никто не понесет ответственности за те события, какие могут из этого воспоследовать.
После открытия огня все неразошедшиеся участники сборища будут наказаны тюремным заключением, а те, кто совершил какое-либо насилие, подвергнуты смертной казни».
Только два журналиста выступили против этого закона: Лустало в газете «Парижские революции» и Марат в газете «Друг народа».
Приняв закон о военном положении, Национальное собрание одновременно передало все преступления против нации на рассмотрение королевского суда Шатле.
Вскоре мы увидим, каким образом этому суду надлежало исполнять свою миссию.
Бюзо и Робеспьер знали это заранее, и потому они настаивали на создании верховного национального суда.
Мирабо, набравшись смелости в своей приверженности монархии, дошел до крайности и заявил, что все эти меры бессильны и необходимо вернуть исполнительной власти ее могущество.
Бросим взгляд на прошедшие две недели и посмотрим, какой путь проделал король с 6 по 21 октября.
По правде сказать, его победа не была подлинной. Всякий раз, когда народ отступает, он набирается сил.
Страх увидеть повторение сцен 6 октября сделал пылкими роялистами многих из тех, кто прежде был всего лишь умеренным роялистом.
Сто пятьдесят депутатов получили паспорта.
Лалли и Мунье бежали.
Лафайет винил во всем Марата. Он негодовал из-за того, что для одних он был чересчур страстным роялистом, а для других — недостаточно страстным.
Мирабо утратил своего покровителя. Герцог Орлеанский отбыл в Лондон; он уехал туда в качестве посла. Читайте: в качестве изгнанника.
Мирабо повернулся лицом в сторону королевского двора и написал Лафайету:
«Не угодно ли Вам, чтобы мы ниспровергли Неккера и руководили министерством вместе?»
К несчастью для короля, Лафайет пренебрежительно относился к Мирабо.
И он отказался от этого предложения.
Кто знает, что сделали бы, объединившись, гений и популярность?
Выше мы сказали, что смерть булочника Франсуа получила исключительное право интересовать весь Париж на протяжении целой недели.
Однако мы ошиблись. Некий крестьянин, приехавший из Юры, отвлек внимание города от этого кровавого происшествия.
То был крепостной из Юры, почтенный старец ста двадцати лет от роду. Он родился в 1668 году, в дни молодости Людовика XIV; его привезли в Париж сыновья, и он явился поблагодарить Национальное собрание за указы, которые оно приняло 4 августа.
Вспомним, что в ту ночь депутаты обратили в ничто свои дворянские титулы и отказались от своих феодальных прав.
Старик был, вероятно, старейшиной рода человеческого и явился в Национальное собрание как посланник человечества.
При виде этого старца депутаты все как один поднялись, усадили его и заставили надеть шляпу. Полвека он был крепостным при Людовике XIV, еще полвека при Людовике XV и двадцать лет при Людовике XVI. Однако он оставался им еще и в этот момент, ибо крепостное право было уничтожено лишь в марте 1790 года.
Бедный старик скончался через два месяца после своего появления в Национальном собрании. Всю свою жизнь он был крепостным и умер крепостным.
Но, умирая, он увидел зарю нового времени и своей холодеющей рукой прикоснулся к свободе.
Звали его Жан Жакоб.
Это воздание почестей Национальному собранию со стороны старости и старости со стороны Национального собрания происходило 23 октября.
В тот же день один из депутатов, г-н де Кастеллан, потребовал, чтобы, раз Бастилия разрушена, были осмотрены тридцать пять других парижских тюрем, в особенности церковные темницы, самые глубокие из всех темниц.
Двадцать восьмого октября некая монахиня обратилась с письмом к Национальному собранию, умоляя его вынести решение по поводу монашеских обетов.