Это последнее постановление естественным образом возвращает нас к королю, королеве и королевской семье.
Мы оставили короля в тот момент, когда он получал деньги от секретаря Петиона.
Законодательное собрание постановило, что королю будут ежегодно выплачивать пятьсот тысяч ливров, но в действительности за все время пребывания в Тампле он получил лишь две тысячи франков.
По прибытии в Тампль у короля было очень мало наличных денег. Господин Гю, его камердинер, подал Манюэлю список предметов, в которых нуждался король.
Манюэль прислал в Тампль эти предметы вместе со счетом, составившим пятьсот двадцать шесть ливров; но, бросив взгляд на счет, король промолвил:
— Я не в состоянии оплатить этот долг.
У г-на Гю было немного денег, и он предложил королю погасить за него долг Манюэлю. Король согласился.
Когда секретарь Петиона принес королю упомянутые выше две тысячи франков, король потребовал добавить к ним еще пятьсот двадцать шесть ливров.
Требование было удовлетворено.
И тогда король дал секретарю расписку, составленную в следующих выражениях:
«Король подтверждает, что получил от г-на Петиона две тысячи пятьсот двадцать шесть ливров, включая пятьсот двадцать шесть ливров, которые господа комиссары муниципалитета соблаговолили выплатить г-ну Гю, ссудившему эту сумму для нужд короля.
Впрочем, нет таких унижений, которым муниципалы не подвергали бы короля.
Однажды некто Джеймс, преподаватель английского языка, пошел вслед за королем в читальную комнату и сел рядом с ним.
— Сударь! — со своей обычной мягкостью обратился к нему король. — Ваши коллеги имеют обыкновение оставлять меня в этой комнате одного, принимая во внимание то обстоятельство, что дверь остается отворена и я не могу избежать их взглядов; по правде сказать, комната слишком мала для того, чтобы в ней можно было находиться вдвоем.
Однако Джеймс, по-видимому, придерживался иного мнения и не сдвинулся с места, словно вкопанный.
Королю пришлось уступить.
В тот день он отказался от чтения и возвратился в свою спальню, где муниципал продолжил надоедать ему своим надзором.
В другой раз, проснувшись, король принял дежурного комиссара за того, кого он видел на дежурстве накануне, и, пребывая в этом заблуждении, посочувствовал комиссару, что его забыли сменить.
— Сударь, — ответил ему этот человек, — я пришел сюда для того, чтобы следить за вашим поведением, а вовсе не для того, чтобы вы утруждали себя заботой о моем образе действий.
А затем, нахлобучив шляпу и приблизившись к королю, он добавил:
— Никому, а вам меньше, чем кому бы то ни было еще, не дано право в это вмешиваться.
Звали этого человека Мёнье.
— Как называется квартал, в котором вы живете? — спросила как-то раз королева у одного их этих людей, присутствовавшего во время ее обеда.
— Отечество! — с вызовом ответил он.
— Но мне кажется, — возразила королева, — что отечество — это вся Франция.
Однако самыми ужасными мучителями узников были Роше и Симон.
Роше, бывший прежде седельщиком, стал сначала офицером войска Сантера, а затем привратником в башне Тампля; обыкновенно он ходил в мундире сапера и носил длинные усы; на голове у него была черная меховая шапка, на боку — большая сабля, а на поясе — огромная связка ключей.
Когда король хотел выйти из башни, Роше появлялся на пороге, однако дверь открывал лишь после того, как заставлял короля изрядно подождать; но перед этим он еще гремел своей связкой ключей, с грохотом отодвигал засовы, а затем, отодвинув засовы, поспешно спускался вниз и становился у последней двери, не выпуская изо рта длинную трубку и пуская клубы табачного дыма в лицо каждому проходившему мимо него члену королевской семьи, в особенности женщинам.
Национальные гвардейцы, вместо того чтобы воспротивиться этим гнусностям, громко хохотали, глядя на то, как он их проделывал, а некоторые, дабы с удобством наслаждаться зрелищем, приносили стулья, садились кружком и сопровождали наглые выходки Роше гнусными замечаниями.