На сей раз, адресовав угрозу королю, он со словами сочувствия обратился к королеве. Король выслушал его угрозу равнодушно, королева встретила его сочувствие с презрительным видом.
Народ рукоплескал Дантону; с еще большим основанием это делало Законодательное собрание, которое не было полностью уверено в собственной безопасности; в итоге швейцарцев пощадили… до 2 сентября.
Но дело тут было не в самой Коммуне; в рядах Коммуны в этот момент был человек, которого воспринимали одновременно как мученика и как пророка; человек, который на протяжении трех лет повторял с ужасающей монотонностью набата: «Голов! Голов! Голов!» Однако он применялся к обстоятельствам; начав с десяти тысяч голов, он стал требовать затем сто пятьдесят тысяч, но, как видим, при этом человеколюбивый доктор еще не достиг установленного им верхнего предела, составлявшего двести семьдесят три тысячи.
Странное число, выдававшее в этом человеке или великого безумца, или большого знатока арифметики.
Но Робеспьер не был сторонником массовых избиений; между врачами-политиками и адвокатами-политиками имеется та разница, что врачи выступают за массовые избиения, а адвокаты — за судебные процессы.
Робеспьер хотел суда, быстрого, но с соблюдением всех формальностей; в конечном счете такой суд мог бы оказаться более надежным средством, чем массовое избиение. Шабо, который, напомним, хотел покончить с собой при помощи Гранжнёва, чтобы случились те события, какие в итоге произошли само собой, и которому посчастливилось живым увидеть то, чего он хотел добиться посредством своей смерти, — так вот, Шабо поддержал Робеспьера, и был учрежден трибунал.
Народ спешил. Поскольку трибунал, учрежденный 14 августа, 16-го еще не приступил к работе, в Законодательное собрание одна за другой явились три депутации.
— Если вы ничего не решите, — заявили члены третьей депутации, — поберегитесь! Мы подождем, но подождем здесь.
Семнадцатого августа в Собрание приходит новая депутация и предъявляет ультиматум:
— Если народ не будет отомщен сегодня вечером, то в полночь зазвучит набат. Для Тюильри нужен уголовный суд, по судье от каждой секции. Людовик Шестнадцатый и Антуанетта хотели крови; пусть же они видят, как льется кровь их приспешников.
Законодательное собрание хранит молчание. Поднимаются только два депутата, Шудьё и Тюрио; один — якобинец, другой — кордельер.
— Те, кто приходят сюда кричать, — говорит Шудьё, — не друзья народа, а его льстецы… Они хотят создать инквизицию; что до меня, то я буду противиться ей до самой смерти…
— Вы, кто требует крови, как можно больше крови, остерегитесь! — заявляет Тюрио. — Революция вершится не только ради Франции; мы ответственны за нее перед всем человечеством!
Тем временем в Законодательное собрание являются представители секций; им поручено сформировать суд присяжных.
— Если в течение двух или трех часов председатель суда не будет назначен, — заявляют они, — а судьи не начнут работу, то по Парижу пойдут гулять великие беды. Законодательное собрание само лишило себя оружия, уже не раз проявив слабость, и теперь оно проголосовало за учреждение чрезвычайного трибунала, приняв, однако, меру предосторожности: оно постановило подчинить состав этого трибунала двухстепенным выборам.
Народ в каждой секции должен был назначить выборщика, а выборщики должны были назначить судей.
Как видим, на этот раз народ хотел заниматься своими делами сам.
Возможно также, что за спиной народа, как всегда, кто-то стоял и нашептывал ему, чего хотеть; но, для того чтобы от дуновения этого голоса разгорелось пламя, необходимо, тем не менее, чтобы толпа заключала в себе исходное начало огня: искру.
Следует сказать также, что если в Париже горизонт был кровавым, то на востоке и западе он был мрачным.
На западе Вандея, которая отказывается платить две важные подати — налог кровью и налог деньгами и восстает по призыву своих дворян и своих священников; Вандея, где начинают раздаваться страшные уханья совы, ставшие воинственным кличем Жана Шуана.
На востоке граница — Тьонвиль, Саарлуи и Лонгви, которые окружены пруссаками и стреляют из пушек лишь для того, чтобы подать сигнал бедствия.
Тридцатого июля пруссаки вышли из Кобленца, ведя с собой девяносто кавалерийских эскадронов, целиком состоявших из эмигрантов; 18 августа они соединились с генералом Клерфе и 20-го обложили Лонгви.