Я — свободный человек, но покоя нет. В Москве подняли голову «краснокоричневые», открыто призывают к свержению «оккупационного правительства» Ельцина. Самого Ельцина называют на еврейский манер Беней Эльцином. Раскаленная кухня политических страстей. «Добро должно быть с кулаками» — как кто-то сказал. Демократия должна себя защищать. А власть колеблется…
Поездки-походы — в «Московские новости», в «Литературную газету», пристраиваю яновские диалоги, а заодно пытаюсь «впендюрить» (выражение Витеньки) что-то свое. В «Веке» узнал, что Збарский перебрался в «Огонек», его идея о «Персонах века», соответственно, рухнула. В «ЛГ» ходил от Соломонова к Кривицкому, от него к Радзишевскому и далее. В «Науку» отдал август, там ситуация аховая: ни гонорара, ни з/п сотрудникам. Сидят и едят в редакции консервы… Еще побывал по яновским делам в институте Азии и Африки, в журнале «Магистериум», они издают какой-то альбом об СССР, как о погибшей цивилизации (на американские деньги). Слово за слово, и редактор Аркадий Ковельман предложил мне на основе яновских диалогов сделать на один лист (24 стр.) обзор оппозиционных сил в России. Я согласился…
26-го еще событие: приватизировали квартиру. В книжном купил «Исторические портреты» Ключевского (8.15) — ЭТО СТОИМОСТЬ 200 грамм огурцов. И это сразило меня наповал. Женя Криницкий в отчаянье кричал: «Я не вижу для себя никаких перспектив… абсолютный тупик… темнота… придется подыхать в нищете…». И это говорит квалифицированный латиноамериканист. Его знания ныне никому не нужны. А мне вот удается крутиться…
С сегодняшнего дня де-юре (а де-факто раньше) я — безработный пенсионер. В воскресенье 28-го ходили в пушкинский музей на выставку «Неизвестный Шагал». Как пенсионеру — рубль вход (а так — 3).
Заглянули в зал импрессионистов: Ренуар, Коро, Гоген… Пир для глаза.
Ремарка спустя годы. Тогда мне в голову не могла придти мысль писать о знаменитых художниках. А вот заматерев на пенсии, написал две книги по живописи: «Улыбка Джоконды» и «За кулисами шедевров» и много разных очерков-эссе о художниках: Шагал, Ренуар, Врубель, Тышлер, Филонов и т. д. (11 февраля 2011).
Сидим с Ще дома. Делаю календарь, читаю газеты, книги (последнее приобретение: «Русская старина» и Дневник Суворина). На работу не ходим и подчас трудно понять, что это: то ли отпуск, то ли опять нерабочий день, суббота.
Ковельман «передал» меня Инге Розовской (первой жене Марка Розовского), и я ходил к ней в журнал «Знание — сила». Она показала план «Магистериума», среди авторов: Бжезинский, Рейган, Айтматов, Янов, Адамович, Примаков, Петрушевская и др. И я туда попал: «Коллективный портрет оппозиции в российском интерьере» (Шиманов, Скурлатов, Косолапов, Зюганов и т. д.). Пока печатаю… Показал Розовской «Науку и жизнь», она в восторге: «Вот бы нам!..» Но они, как и «Наука», идут на дно… И вообще, кое-кто предрекает гражданскую войну в стране. Обнищавшие массы — это легковоспламеняющаяся горючая смесь. О, господи, будь что будет! Я — фаталист…
Не квартира, а Смольный времен октябрьского переворота. Сплошные звонки: «Щит и меч», «Наука и жизнь», «ЛГ», «Век», издательства… Так и хочется повторить Володю Вишневского: «Ну, ладно, хватит, мне пора в объятия…».
Вчера допечатал оппозицию — 26 машинописных страниц. Не хухры-мухры. В итоге 17 оппозиционеров: там и Жириновский, и Ампилов, и Дмитрий Васильев (руководитель «Памяти», скорбящих мужиков, как я определил), Макашов, Шафаревич, Кургинян, Нина Андреева и прочие красавцы.
Любопытно, как меня оценивают соседи. Нижняя Валя: «Твой-то работящий…» (наверное, определяет по стуку машинки с верхнего этажа). Ира Калинина заявила Ще: «Ну, твой как пчелка работает…».
С Ще перестали слушать «Маяк», перешли на «Эхо Москвы»: там в волю резвятся мальчики: «Учидзе, учидзе и учидзе, — как сказал Иосиф Виссарионович Ленин…», «Там, где кончается наше СССР и начинается заграничное ВДНХ…», «Мы живем в ССО — в Советских Социалистических Останках…» и т. д. Когда я работал на радио, тогда за любую ошибку выгоняли с работы без промедления. А тут ребята лепят, что хотят, купаются во вседозволенности, — завидуешь им. Мне в «Науке и жизни» строгая Елена Васильевна не позволяет расковаться полностью, немного, но цензурирует…
как поется в одном модном шлягере.