Все молча смотрели на бедную женщину и недоумевали, что бы это такое значило.
Более всех выразилось недоумение на лице купца. Он нетерпеливо и с досадой поглаживал свою бородку и обдергивал полы сюртука.
Сцена эта, видимо, была для него невыносима.
— Что же-с, берите, милая… — проговорил он наконец дрожащим от волнения голосом, желая прекратить это тяжелое и, можно сказать, глупое положение своих родных и свое.
Стоявшая молча, Варя вдруг тряхнула головой, рванула у него из рук деньги и сильно швырнула ему их в лицо.
— Не надо! — прохрипела она злобно. — Бери ты свои деньги назад!.. Разживайся!..
Купец вскрикнул и схватился за голову.
Медный пятак угодил ему прямо в лоб…
Произошло быстрое и неприятное замешательство.
Но потерпевший купец почему-то почел за нужное поскорее уйти.
Он быстро перешел улицу и скрылся в воротах противоположного дома.
За ним последовали и другие.
Варя же вдруг присмирела и начала с удивлением оглядываться.
Оглядываясь, она снова увидела знакомый ей дом.
— А, вот он где! — возбужденно зашептала Варя. — Он тут живет… вижу… Ну, что ж, живи… Бог с тобой… разживайся чужим добром… разживайся… Чужое-то добро впрок идет?.. Ан нет, не пойдет! — вдруг возвысила она голос. — Не пойдет! Пропадешь ты с чужим добром! Вот увидишь, что пропадешь… жутко же тебе будет!.. о, жутко!.. И ты пропадешь… и сын твой пропадет… и весь род твой пропадет!.. Слышишь ли, пропадет! — вскрикнула она особенно громко, схватившись обеими руками за голову…
Через несколько минут с кроткой, по обыкновению, улыбкой на лице Варя уже сидела на крылечке с двумя мальчуганами и рассказывала им дикую и ужасную сказку о том, как один богатый московский купец съел свою родную дочь, чтобы несметное богатство свое оставить одному только сыну. Сказка была до того невероятна, что даже дети усомнились в ее правдивости.
— Варя, тетенька, — заметил один из мальчуганов, — как же это так, купец, православный, свою дочку съел? Нешто и купцы, как людоеды, своих деточек едят?
— Едят! Едят! И еще как едят! — сверкая глазами, закричала Варя и захохотала, глядя в упор на испугавшихся детей…
На бедную женщину нашел припадок мучительного безумия.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
С тех пор, как произошла сцена у церкви Симеона Столпника, прошел двадцать один год.
Как и следует, много воды утекло. Как и следует, много случилось такого, что долго никем не забывается. Много угасло светил рода человеческого, много вместо них появилось новых. Сбросив с пьедестала одних, человечество воздвигло памятники другим, чтобы с течением времени предпочесть им новых кумиров и немедля воздвигнуть им новые памятники.
А время было знаменательное.
Это было время, вместившее в себя целую эпопею человеческой борьбы с враждебными ей элементами.
Это было время, когда появился гордый человек, задумавший создать всемирное владычество, и, обливая кровью поля Европы и знойные пески Африки, подобно орлу, выслеживающему свою добычу, зорко смотрел на восток и ждал момента, когда ему можно будет стремглав кинуться на него.
Момент настал.
Гордый человек двинул свои полки на восток, и вот на берега Немана, Вилии и Днепра впервые набежали чуждые им народы.
Тихо, сознательно, как роковая необходимость, двигал он полки свои в глубину России.
Дрогнула Россия.
«Кто этот дерзкий?» — спрашивало сердце русское и устами своего молодого царя сказало: «Не положу оружия, доколе хотя единый неприятель останется в земле моей».
А враг кичился.
«Россия увлекается роком! Она не избегнет судьбы своей!..»
Гордый человек, не он ли сам увлекался роком и не он ли сам не избег судьбы своей!..
Близ Ильинки, в Москве, существовала в 1812 году кофейня.
Кофейню эту содержал московский мещанин Федор Андреев.
Славилась кофейня на всю Москву, и ее посещали не только лица среднего сословия, простые дворяне, чиновники, но и лица более высшие. Причина этого заключалась в том, что у Федора Андреева подавался замечательно хороший кофе и, кроме того, имелись отделения в чисто восточном вкусе, с ковриками, оттоманками и даже кальянами.