Горбун знал свою силу, но держал себя перед Яковлевым безукоризненно скромно. Это еще более придавало ему вес и значение. В свою очередь, и Яковлев обращался с ним совсем не по-начальнически. Только иногда, при посторонних чиновниках, он позволял себе приказывать ему. Наедине же он вел себя с ним как друг и приятель.
Лубенецкий, таким образом, очутился между двух огней. Ему предстояло выдержать напор двух особ, которые своими проделками приводили в ужас всю тогдашнюю Москву.
Содержатель кофейни чувствовал, что ему предстоит какая-то странная пытка, и не мог надивиться на мизерность и кажущуюся незначительность этих двух особ.
Яковлев и Сироткин действительно были особы замечательно мизерные в настоящем их виде, и, глядя на них со стороны, за них просто делалось грустно. Но стоило только этим двум особам развернуться, и из них выходили чудовищные гиганты.
Они очень скромно теперь прихлебывали кофеек, как будто ничего особенного им и не предстояло, так что Лубенецкий, взглядывая на них по временам из-за своей чашки, готов был допустить, что они далеко не опасные люди.
Яковлев попросил водки.
Водка не замедлила появиться на столе.
Пани-добродзийка, Мацкевич, сама лично принесла большой графин и поставила перед Яковлевым.
Яковлев кивком головы поблагодарил ее и сейчас же взялся за рюмку.
В это время Тертий Захарыч, нос которого от пьянства никогда не переставал быть багровым, устремил глаза на графин, а потом быстро перенес их на Яковлева.
Яковлев слегка кашлянул и поставил рюмку на прежнее место.
— А вы с нами, Федор Андреевич, не выпьете? — спросил он Лубенецкого.
— Отчего же, выпью, — ответил Лубенецкий, сообразив о подозрительности ищеек.
— В таком случае хватите-ка рюмочку. А потом уж и мы хватим с Тертием Захарычем.
— Хватите-ка-с, — осклабляясь, проговорил Тертий Захарыч.
Лубенецкий молча налил рюмку и выпил.
— Вот, теперь и нам можно, — произнес Яковлев, наливая две рюмки.
— Можно-с… теперь… и нам… — осклабился Тертий Захарыч, и рюмка водки мгновенно юркнула в его широко разинутый рот.
Выпил и Яковлев. Но он выпил сдержанно, спокойно, как подобает чиновнику двенадцатого класса, т. е. сначала понюхал, потом пригубил, а потом уже выпил. После выпивки он поднял рюмку, посмотрел на свет, повертел ею и отчетливо поставил на стол.
— Еще по рюмочке… не угодно ли?.. — предлагал Лубенецкий.
— Можно… это не мешает!
Выпили еще по рюмке, потом еще, и через каких-нибудь минут двадцать графин был совершенно пуст. Лубенецкий предложил еще.
— Нет, теперь будет, — проговорил Яковлев и вдруг ни с того ни с сего обратился к Лубенецкому со следующим вопросом:
— Скажите, пожалуйста, Федор Андреевич, вы не знаете доктора, француза Метивье?
— Какого Метивье? — тоном незнания спросил Лубенецкий.
— А того самого, которого, как вас и меня, знает вся Москва, особенно же княжны да графини разные?..
Лубенецкий покачал головой.
— Нет, не знаю.
— Быть не может! Ведь это модный доктор… Брюнет еще такой… на лбу хохол… высок ростом, красив лицом… Как же вы не знаете?
— Не знаю.
— Странно.
— Ничего нет странного. Сами же вы говорите, что он модный доктор и что его особенно знают княжны да графини разные. А я в дома князей не вхож. Откуда же я буду знать их модных докторов.
— Гм! — промычал Яковлев и подумал: «хитер бестия».
Лубенецкий в самом деле не знал лично Метивье, хотя и слышал про него.
А Яковлев спрашивал у Лубенецкого про Метивье неспроста.
Метивье был одним из тайных агентов французского правительства и под видом доктора успел втереться в самые лучшие и высшие дома Москвы. Он особенно пришелся по вкусу молодым особам женского пола из аристократических семей. Они в нем души не чаяли, а некоторые были влюблены по уши. Этот французик был настолько ловок, что даже такой умный администратор, как граф Растопчин, принимал его у себя в доме и долго не подозревал в нем тайного агента Наполеона.
Во всей Москве один неустрашимый Яковлев постиг его и успел даже коротко познакомиться с ним, не выдавая его, однако, до поры до времени в руки правительства.
Хитрому сыщику хотелось раскрыть целое общество агентов Наполеона, перепутать их, обойти, уличить, доказать их виновность во что бы то ни стало и как бы то ни было, а потом уже передать в руки правосудия, передать шумно, блестящим образом и получить достойное возмездие.