— Скажу одно: согласен, — ответил Лубенецкий, — потому что я должен согласиться…
— Ну, как бы там ни было, а мне только и надобно… Но… еще несколько слов, ясновельможный.
— Говорите.
— Союз наш должен быть в секрете.
— От вас зависит.
— Сети свои мы будем раскидывать не на одного Метивье, а вообще на всех щук, какие нам будут попадаться на пути. Мы только начнем с Метивье, как с более подходящей нам в это время личности.
— Далее.
— Далее, — прищурил плутовато глаза Яковлев, — панна Грудзинская пусть не забывает нас.
— Как, вы ее знаете? — удивился Лубенецкий.
— Даже имел счастье видеть вчера, — улыбнулся сыщик. — Я вчера исправлял должность смотрителя Тверских ворот и собственноручно вписал паспорта двух панн в книгу.
Лубенецкий пожал плечами.
— Что? Удивляетесь? — подмигнул Яковлев. — Впрочем, удивляться нечему. Так случилось…
— Что же далее?
— А далее…
Яковлев помолчал.
— Да что далее! — тряхнул он головой. — Далее — видно будет… А теперь, в знак нашей новой дружбы, поцелуемтесь и разопьем графинчик «ерофеичу»… У тебя есть «ерофеич»?
— О, как не быть!
— И прекрасно! Твою руку, товарищ!
Лубенецкий протянул руку.
— Но, чур, пан, не хитрить!
— А вы?
— Ни-ни! — потряс головой Яковлев.
— В таком случае и я — ни-ни!
— Верю! — воскликнул Яковлев. — Между честными людьми не должно быть подлостей.
Оба почему-то улыбнулись, потом встали, поцеловались трижды и опять сели.
Через несколько минут новые приятели дружески попивали «ерофеич»…
Вскоре «ерофеич» так раззадорил Яковлева, что он вступил с Лубенецким в самый дружеский и откровенный разговор. Приказным шуточкам его конца не было.
В свою очередь, подвыпив, и Лубенецкий сделался более сговорчивым. Он настолько развеселился, что даже начал рассказывать о своих любовных похождениях в Париже и Варшаве.
Слушая его, Яковлев почмокивал губами и восклицал:
— Ах, черт побирай, неужели?
— Честный человек! — уверял Лубенецкий.
— Вот распроканалья-то! — облизывался Яковлев. — Вот бы мне такую паненочку!.. Просто, кажется бы, в линейку для нее растянулся.
— Будто?
— Ей-Богу!..
— Гм…
Лубенецкий на минуту задумался.
— Я ведь, брат, откровенно говоря, — болтал Яковлев, — на этот счет — у какой дока!.. Право слово!.. Я, брат, люблю хорошеньких… вот как люблю — отдай да мало!..
— Что ж, за этим дело не станет.
— Как так?
— Да очень просто.
— Однако?
— Ты видел другую-то?
— Какую другую?
— Что с Грудзинской приехала?
— Не рассмотрел, признаюсь.
— Очень жаль.
— Что так?
— Славная девочка.
— А?
— Право!
— Что ж она?
— Да что!.. Уехала, брат…
Яковлев сдвинул брови.
— Быть не может! Я об этом не знаю!
— А разве ты обо всем знаешь? — спросил с некоторой иронией Лубенецкий.
— Обо всем, — отрезал Яковлев, которому почему-то не понравился тон Лубенецкого.
— Вот как! — прикусил губу Лубенецкий.
— Да вот как! — протянул Яковлев. — Я вот даже знаю, что у тебя за пазухой… У тебя за пазухой — пистолет!
— Пистолет?
— Да.
Лубенецкий принужденно рассмеялся и, помолчав, проговорил:
— Совершенно справедливо. Но что ж из этого?
— Ничего. Только, как видишь, я отчасти пророк.
— Да, да, пророк, вижу, — смеялся Лубенецкий. — Но ведь и я тоже пророк.
— Ты?
— Я.
— Ого!
— Я вот, например, также знаю…
— Что также?
— Что у тебя тоже пистолет… но только — в левом кармане.
Яковлев вытаращил глаза на Лубенецкого и вдруг захохотал.
Захохотал и Лубенецкий.
— А ведь, однако, мы с тобой того!.. — смеялся, как сумасшедший, Яковлев…
— Да, мы с тобой того… — отвечал, также смеясь, Лубенецкий.
— Знаешь что, Федор Андреевич, — успокоился немного погодя Яковлев, — меня очень и очень даже радует то, что я в тебе нашел. С каждой минутой я убеждаюсь, что я с тобой далеко пойду. Как там хочешь, верь ты мне или не верь, но с этой минуты тебе опасаться меня нечего. Со своей стороны, я тоже опасаться тебя не буду. Мы, как я вижу, всегда будем настороже и в то же время беспечны, как дети. Это будет нам лучшим ручательством друг за друга. Так ли я говорю, почтеннейший Федор Андреич?