Я вскрикнул и рванулся в сторону фигурок, рассыпавшихся по полу. Схватил ту самую шахматную пешку, с которой и началось наше знакомство.
— У него золотишко в этих фигнюшках, — завопил один из парней, вырвав у меня их рук фигурку.
— Не трогай пацана, — вскрикнул дядя Шамиль.
— Вали-ка отсюда, дяхан, пока я добрый, — рассмеялся парень и наставил на нас автомат. — Радуйся, что пацанёнок с тобой, мы детей не трогаем.
Дядя Шамиль, схватив одной рукой мою руку, а другой мой школьный портфель, попятился прочь из будки, а там, в его мирке, в его таком уютном и маленьком домике вовсю орудовали бандиты. Слышался топот и звон разбиваемого стекла. Стены будки подрагивали, словно содрогаясь в рыданиях.
— Идём, идём домой. — Дядя Шамиль потащил меня прочь.
Доведя меня до дома и убедившись, что я зашёл в квартиру, он, помахав мне, пошёл прочь. Он и сейчас перед моими глазами. Внезапно постаревший, с рубашкой, торчащей из-под костюма сзади. Без своей привычной кепки. Сгорбившийся.
Утром меня не отпустили в школу. Занятий не было. В городе стреляли. А вскоре папа нашёл машину и сообщил, что мы временно уедем. Я равнодушно сидел у окна и глядел на внезапно ставшие чужими улицы родного города. Ребята стояли стайками, что-то эмоционально обсуждая, иногда попадались БТРы с сидящими на них солдатами. Мне было всё равно.
И тут машина завернула именно туда, к будке дяди Шамиля. Она вынырнула из-за угла, как и обычно бывало, когда я ехал мимо с родителями на маршрутке. Но это была не она. Она зияла обугленными отверстиями окон.
— Нееет, нееет, — завопил я и дёрнул ручку двери, и чуть было не вылетел из машины.
— Ты куда? Что ты? — закричала мама.
— Ну разве так можно! — выкрикнул водитель, резко остановивший машину.
Я выскочил и побежал к будке. Словно приветствуя меня, ветер распахнул обугленную чёрную железную дверь. Внутри всё было черным черно. Подбежавший папа схватил меня и потащил к машине. Но я успел, на улице, под будкой заметить полуобгоревшего солдатика. Я схватил его.
— Ну что ты делаешь? — зло отчитывала меня мама. — Вон все руки чёрные.
— Хотя бы это верну дяде Шамилю, — всхлипывал я.
— Он умер, — как-то автоматически сказал шофёр, — в ту же ночь после пожара.
— Неееееет, — закричал я, — нееееееет.
— Извините, извините, — смутился шофёр, — я не подумал, сердце не выдержало, говорят, видимо, из-за коллекции его, я тоже пацаном прибегал смотреть.
— Я тоже, — вздохнул отец.
— И я, — всхлипнула мама, обнимая меня.
Ольга Сноу. ПЕРЕНАПРАВЛЕННЫЙ ВЕКТОР
Мы выросли в девяностые. Потерянное поколение, да. Почему? В стране царил хаос: люди оставались без работы и средств к существованию, им было не до воспитания подрастающего поколения. Предоставленные улицам и самим себе, мы окунулись в «свободу». Свободу выбора, свободу от норм морали и человеческих ценностей. Любые проблемы тогда решались кулаками. Мы «забивали стрелки», дрались стенка на стенку, находя причины для этого даже в нелепых мелочах вроде неосторожно брошенного на нас «косого» взгляда. В нетопленных школах пустели классы, потому что улица была интереснее, чем попытки учителей — «осколков» Союза — вбить в наши головы что-то. Родина, Отечество — смешно. У нас не было прошлого и будущего — мы жили сегодняшним днём, а наше «сегодня» было слишком далеко от понятия «патриотизм», столь нелепо звучащего и режущего слух в атмосфере вседозволенности и мнимой свободы. До чего мы тогда дошли? До бритых голов и нашитой на чёрные «бомберы» свастики, до желания уничтожить тех, кого ещё вчера наши отцы называли братьями — до точки.
Я не знаю, чем бы и как быстро закончилась история моей жизни, если бы не одна встреча.
Поселился в нашем доме какой-то дед. Мы часто видели его на площадке. Он всегда с улыбкой смотрел на детей, щурился, поднимая глаза к солнцу, иногда отходил подальше, садился на пенёк у подъезда, курил, а потом снова возвращался на площадку. Вокруг него постоянно тёрлись подранные улицей кошки и собаки, и для каждой животины он находил какой-нибудь мякиш хлеба, ребятишкам подсовывал дешёвенькие карамельки, одиноким женщинам помогал по возможности: ковёр вытащит во двор, сумку поднимет на этаж, замок починит. Мало ли чудиков на свете: сам еле ходит, а всё норовит кому-нибудь подсобить. Человек человеку — волк. Мы с малолетства это впитали, так что не особо его понимали, называли Шизиком и обходили стороной. Он нас не трогал — мы его. Примерно через полгода въехали к нам грузины, большая семья с кучей детей, старший из которых был нашим ровесником. Решили мы парня этого на третий день переезда «поприветствовать», объяснив заодно, что стоит ему обратно на историческую родину с семьёй вернуться в кратчайшие сроки. Вызвали через его мелкую сестру к гаражам вечером. Пришёл. Один. Внутри у каждого из нас, думаю, даже капелька уважения трепыхнулась.