Я не понимал тогда, что такое настоящая любовь. Мне казалось, что мы друг друга удовлетворяем и этого достаточно. А Настя верила, что между нами не просто физиология.
Не знаю, что было бы между нами сейчас. Возможно, мы были бы счастливы, у нас были бы дети, трешка на окраине Питера, собака, а может быть мы были бы счастливы с кем-то другим.
Но получилось то, что получилось.
Я закрутил со студенткой, которая проходила у нас на отделении практику. Мне было плевать, что чувствует Настя.
Она проглотила это все. Мне казалось, что между нами все так же, как и всегда. Потом я бросил ту студентку и начал встречаться с какой-то соской из клуба. Она была глупа, опытна и очень молода. Дальше шли ещё бесконечной вереницей разнокалиберные девицы, возрастные пациентки, набивавшие мои непрозрачные карманы халата шуршащими «спасибо» за то, что иногда имел их на столе или подоконнике своего кабинета. В промежутке между этими курицами мы с Настей успели закончить ординатуру, нас оставили на том же отделении, где мы и обучались последние два года. Мне казалось, что все замечательно. Не жизнь, а мечта. Работа, постоянная девушка, много других развлечений.
Но все как-то завершилось очень странным образом. Настя ко мне подошла как-то утром до суток и показала тест с двумя полосками:
— Олег, я беременна.
Я помню, что держал этот тест в руках и не мог понять, зачем она мне отдает этот обоссанный индикатор ХГЧ.
— И? — только и смог проговорить.
Настя посмотрела на меня хмуро и проговорила:
— Я так и думала. Ты вообще понимаешь, что ты делаешь со своей жизнью? С моей? Ты меня не любишь, но не отпускаешь и держишь при себе, как домашнее растение. Иногда поливаешь своим вниманием, иногда кидаешь подкормку. Я так хотела, чтобы ты меня отпустил, но теперь… Теперь я к тебе буду привязана.
Я усмехнулся.
— Ну так не привязывайся. Мне этот биоматериал не нужен. Делай, что хочешь.
Это последний раз, когда я видел ее живой. Через полчаса её тело нашли под окнами нашей больницы. Она вышла из окна.
Ни записки, ни звонка… Ничего. Это был август. Конец августа. Было так же тепло, так же пахло пылью и травой.
Первые несколько дней после этого я жил обычной жизнью. Работал, гулял, спал с девицами. А потом, когда ее гроб опускали в землю, понял, что потерял не любовницу, коллегу, бывшую однокурсницу, а нечто большее. Я потерял семью.
Она лежала там, под деревянной крышкой гроба с нашим ребенком, которого я тогда обозвал биоматериалом. Она забрала его с собой, чтобы там, на небесах смотреть на меня, держа малыша на руках.
Я не смог уйти с кладбища до утра следующего дня. Я лежал на теплой земле, мягкой, потому что ее только-только накидали на новое пристанище моей семьи. Плакать не получалось. Понимал, что не достоин этого. Пусть эти слезы жгут меня внутри. Пусть.
Я заслужил.
Работать не смог больше ни в больнице, ни в медицине. Пытался поменять направление, но белый халат и запах лекарств, эхо больничных коридоров напоминали мне ее. Первые несколько месяцев мне мерещилась Настя везде. Её смех, голос.
Потом я стал искать кого-то, кто напомнил бы мне её по запаху, объятиям, поцелуям. Но это было бесполезно. Второй такой нет и никогда не будет.
И вот, когда я просидел на шее родителей в жесточайшей депрессии год, понял, что надо что-то делать.
Как-то шёл по улице и увидел, как у одной ухоженной дамы, ровесницы моей матери, выхватили сумку. Погнался за воришкой, отбил сумку и вернул хозяйке. Она многозначительно пригласила меня к себе в авто. Там и случился мой первый раз за деньги. Мне было мерзко и противно, но понял, что именно в те минуты, когда меня тошнит от самого себя, когда себе делаю больно в душе, не думаю о Насте. Не думаю о нашем ребенке.
Второй раз познакомился с женщиной в спортзале, куда ходил качаться. И там было тоже самое за деньги, но уже в отеле.
А потом мне уже начали звонить те, другие, третьи. И я понял, что Настин светлый образ куда-то улетает от меня. Моя грязная, мерзкая жизнь отталкивает его от меня. Я нашел спасение от съедающей меня совести. Я заменил одну боль другой.
Я не могу изменить прошлое, не хочу видеть будущее. Единственное чего хочу — заплатить за то, что сделал.
Павел Крапчитов. ПОКА ГОРИТ СИГАРЕТА
Эдда делала вид, что не замечает недовольных взглядом Мари из-за стекла их магазинчика.
«Вот дура, — беззлобно думала она. — Видит же, что сигарета у меня в руке. Докурю и приду».
Эдда стояла, прислонившись своей немаленькой попой к деревянной тумбе, которая изображала из себя лавочку, хотя на самом деле прикрывала какой-то вентиляционный люк. Никакой форменной одежды в их магазине не требовалось. Не одевайся, как попугай, и этого достаточно. Пестрых цветов Эдда сама никогда не выносила. Поэтому на ней была широкая, серая юбка, темная кофта и длинный, почти до колен, черный кардиган. На ногах легкие туфли без каблука — работа стоячая, ноги надо было жалеть.