Откровенного цинизма тогда еще стеснялись, но многие будущие «реформаторы» придерживались именно такой позиции, хотя и формулировали ее более элегантно. Достаточно в этой связи вспомнить хотя бы блистательную публицистику Ю.Черниченко, пропагандировавшего сугубо «научный» опыт ломки молдавской деревни, или солидные трактаты академика Т.Заславской о «неперспективных селах», чтобы убедиться, до каких высот поднималась тогда поэзия научно — технократического мышления.
Вот так и появились в моей скучнейшей статье размышления о том, что всякая политика насилия над народом, попытки навязывания ему представлений о счастье и желаемой цели, почерпнутые исключительно из самой науки, — аморальны. Что любая, даже самая красивая и прогрессивная идея, пропагандируемая в массах, должна иметь опору в уже пережитом и накопленном этой массой опыте, соответствовать ее представлениям о благе и желаемом «идеале».
В свое время Добролюбов заметил, что привыкая делать все без убеждения в истине и добре, а только по приказу, человек вообще становится безразличным к добру и злу и без зазрения совести совершает поступки, противные нравственному чувству. Иными словами, ломая прежние представления о добре и идеале, насилие не создает новых ценностей, а лишь разрушает саму основу нравственного сознания народа. Вот тогда — то и начинается то, что в русском языке называется «смутой».
На этом статью можно было и закончить. Но в последний момент, после «1001–го» предупреждения В.Толстых о срыве всех сроков, я наткнулся на замечательную мысль Энгельса о том, что нравственное сознание масс может уловить такие процессы, происходящие в жизни, которые еще не успела заметить и оценить современная наука. «…Что неверно в формально — экономическом смысле, — может быть верно во всемирно — историческом смысле. Если нравственное сознание массы объявляет какой — либо факт несправедливым, как в свое время рабство или барщину, то это есть доказательство того, что этот факт сам пережил себя, что появились другие экономические факты, в силу которых он стал невыносимым и несохранимым. Позади формальной экономической неправды может быть, следовательно, скрыто истинное экономическое содержание».
Меня всегда поражала способность тех, кого снисходительно называют «простыми людьми», находить точные оценки и определения для достаточно сложных явлений. И сталкиваться с этим приходилось многократно. В частности, именно в те годы среди «критически мыслящих» интеллектуалов любили порассуждать о том, что же представляет из себя на деле так называемая социалистическая собственность, о формальном характере обобществления, об «отчуждении» и прочих философских категориях… А народ давно уже нашел свое определение — «казенная». И в этом нехитром словечке было больше реального политэкономического смысла, чем во многих мудрствованиях титулованных специалистов.
Нынче некоторые наши демократические лидеры, видимо, из тех, кто все еще стесняется называть вслух народ «быдлом», вцепились в тютчевскую строку — «Умом Россию не понять…». И в самом деле — вчера еще были всеобщими кумирами, а сегодня любые выборы приносят лишь публичный срам.
Но что же здесь не понять российскому уму? Разве только что «сытый голодного не разумеет»?! Наоборот, все стало очень понятным. На ниве борьбы за «народную свободу» многие из либеральных вождей позабыли и о народе, и о свободе. Именно в годину народных бедствий они стали людьми состоятельными, владельцами шикарных «мерседесов» и солидной недвижимости. Вот и хватило у народа ума отказать им в доверии. Так и разошлись их пути — дорожки с «электоратом».
Но все это сегодня, а тогда — четверть века назад — цитата Энгельса стала для меня маленькой радостью и я тут же «всадил» ее в текст. Каково же было мое удивление, когда раздался телефонный звонок Эвальда, который сказал, что — если я не возражаю — ему тоже придется воспользоваться данной цитатой. К подобной мысли он, видимо, пришел раньше, но ссылки на высокий авторитет ему не хватало.
Вот так и получилось, что в одном сборнике фрагмент Энгельса прозвучал второй раз, когда в заключении Ильенков сформулировал вывод: ««Нравственное чувство» масс оказывается правым против «строгой науки», не успевшей еще разобраться в сути дела именно потому, что эти массы реально зажаты в тиски противоречия между двумя категориями упрямых фактов. А тут и заключается «суть дела». Иными словами, «нравственное чувство» — гуманистически ориентированное сознание — выражает в данном случае наличие реальной проблемы, которую надо решать и теоретически, и практически, наличие реального противоречия, из которого и надлежит научно искать выход…