Обращаясь к историко — философским аспектам нашей темы, все согласны сейчас, что в области, так сказать, «чистой» философии — эпистемологии, теории познания и т. п. — вторая половина уходящего века протекала в России под доминирующим влиянием Ильенкова и его очень и очень разнообразных учеников. Совсем — совсем не зря сусловско — константиновский погромщик нашей зарождавшейся социологии М.Н.Руткевич многие годы похвалялся, что «партия» его вот — вот назначит к нам новым директором, чтобы «каленым железом выжечь ильенковский гносеологизм». В русской философской мысли сейчас нет ни одного серьезного имени, включая даже таких очень независимых и абсолютно самостоятельно мыслящих людей как С.С.Аверинцев или А.А.Зиновьев, кто в той или иной степени не испытал бы на себе влияние оригинальных теоретико — познавательных идей Эвальда Ильенкова.
Все дело здесь в том, что сам основатель «единственно правильной философии», насколько нам известно, так и не удосужился прочесть за всю жизнь кантову «Критику чистого разума» и его пресловутый «кладезь марксистской теоретической мысли» — «Философские тетради» — лучшее тому доказательство; самое интересное здесь то, что он достаточно серьезно изучил два других текста, без которых, по словам Эвальда Васильевича просто нет никакой философии: аристотелеву «Метафизику» и гегелеву «Феноменологию духа». А вот то, что нужно и можно было прочесть еще в гимназии — и что тогда было ему, золотому медалисту Симбирской гимназии, вполне по силам, так и не прочел никогда.
И именно поэтому, на наш взгляд, уже кандидатская диссертация Эвальда Васильевича поставила его сразу же во главе «гносеологического» движения вперед российской философской мысли в 60–е годы. Можно согласиться или не согласиться с конкретными деталями (или акцентами) этой его исследовательской программы чисто «марксистского гносеологизма», но отрицать ее доминирующее влияние на формирование целого поколения советских философов — шестидесятников сейчас никто не может.
Разумеется, круг основных философских интересов Эвальда Васильевича ныне уже не во всем может удовлетворить современного исследователя. Так, прежде всего бросается в глаза определенная, явная теоретическая недооценка им серьезного концептуального углубления почти всех традиционных проблем философии такими выдающимися мыслителями XX века, как Эдмунд Гуссерль и Мартин Хай — деггер. Все наши попытки убедить Эвальда Васильевича, что его редкий талант просто преступно тратить на таких «титанов» (и чайников) философской мысли как М.Б.Митин или Ф.В.Константинов, Б.С.Украинцев или Ц.А.Степанян (и всех многих — многих им подобных), а Гуссерль и Хайдеггер так и остались почти полностью за пределами его серьезных научных интересов.
Их вклад в философию нашего времени осмысливали уже ученые следующего поколения (М.К.Мамардашвили прежде всего, конечно, и его ученики), — и все это сейчас уже, разумеется, стоит перед всеми нами как очень важная и актуальная задача русской философской мысли на рубеже веков (и даже тысячелетий). В какой — то степени движению философских интересов Эвальда Васильевича в сторону более современных авторов, надо сказать, препятствовала его глубокая и постоянная, по истине гуманистическая увлеченность чисто педагогической работой со слепоглухонемыми детьми — таким же, я считаю, выдающимся достижением нашей науки, как спутник, выход человека в космос и т. п. Некоторые из этих ребят, благодаря постоянному общению с Эвальдом Васильевичем, сами стали профессиональными философами — и здесь перед нами, конечно же, совершенно уникальное явление всей мировой философской мысли.
В первые годы оттепели — в связи с первыми, буквально ошеломляющими практическими успехами только что реабилитированной тогда «лженауки мракобесов» — кибернетики (например, расчет термоядерных процессов) — очень актуальной стало чисто философская и вместе с тем совершенно конкретная и важная (для выявления наиболее перспективных направлений исследований) проблема: «Может ли машина мыслить?». Ее обсуждали тогда ученые такого масштаба, как А.Н.Колмогоров и Джон фон Нейман, И.М.Гельфанд и Нор — берт Винер, Алан Тюринг, Клод Шеннон, У.Росс Эшби и многие — многие другие. В нашей стране дискуссии по ней велись даже в переполненных залах Политехнического или столь же переполненном актовом зале МГТУ (доклад А.Н.Колмогорова, на котором, помнится, мы с Эвальдом Васильевичем и П.В.Палиевским сидели на сцене буквально у самых ног докладчика).
И конечно же, Эвальд Васильевич излагал свою сугубо негативную здесь точку зрения (см. его статью «Идеальное» в т. 2 «Философской энциклопедии») не только перед молодыми, опьяненными энтузиазмом горлопанами (которые очень скоро, кстати говоря, перешли к столь же экзальтированному восхищению рифмованными комсомольскими «анти — передовицами» Е.Евтушенко, Р.Рождественского и многих — многих других). Он много спорил по этим вопросам и на ученых семинарах в только что «рассекреченном» тогда Объединенном Институте Ядерных Исследований в Дубне, или еще глухо «закрытом» в те годы Институте Прикладной Математики М.В.Келдыша (где и был проведен впервые численный расчет термоядерных процессов). И, конечно же, в Научном Совете по кибернетике при Президиуме АН СССР, возглавлявшемся самим бывшим заместителем Сталина по радиолокации академиком и одновременно адмиралом А.И.Бергом.
Серьезными теоретическими противниками в спорах были у Эвальда Васильевича и академик АН.Колмогоров, и профессор Валентин Турчин, и профессор Александр Есенин — Вольпин — люди, которые уже тогда были известны всей стране не только своими научными достижениями. Но в вопросах научной истины Эвальд Васильевич был всегда абсолютно непреклонен: никакие теоретические уступки в научной аргументации были для него просто немыслимы. И он оказался в конечном счете абсолютно прав: критерий отличения «мыслящих» машин, в свое время предложенный А.Тьюрингом, не выполнен даже для наисовременнейших и наимощнейших суперкомпьютеров типа Крэй или СДС. Нет никаких перспектив его выполнения и на будущее — об этом пишут сейчас ученые такого масштаба как Роджер Пенроуз и др.
Особый — чисто харизматический — дар был у Э.В. в изложении историко — философских идей. Такие предельно элитные аудитории как ОИЯИ в Дубне или Институт прикладной математики М.В.Келдыша, Центр биологических исследований в Пущино — на — Оке и самые разнообразные академические (и министерские) научные институты — все они, словно зачарованные, часами слушали иногда его блестящие лекции. Временами, правда, это воспринималось почти как новое «явление Христа народу»: если потом спросить некоторых слушателей о содержании лекции, не всегда можно было получить вразумительный ответ.
Я вспоминаю еще с удовольствием, как нам с В.В.Давыдовым (и еще, по — моему, с П.В.Палиевским) повезло присутствовать на многочасовой дискуссии Эвальда Васильевича с еще очень молодым тогда, но уже ставшим знаменитым С.САверинцевым — по поводу статьи последнего «Символ» для «Философской энциклопедии». К сожалению, все наши попытки приспособить для ее записи домашний магнитофон, на котором великолепно звучало все «Кольцо Ни — белунгов» — в том числе и для многих профессоров Московской консерватории, — окончились неудачей, и она осталась только в нашей памяти как почти средневековый диспут двух компетентнейших университетских мэтров по самым тонким вопросам теологии, гносеологии и культурологии.