«Хорошая женщина, но до чего же ограниченная… Или нет? В смысле – не такая уж хорошая. Все-таки мелочно, да и жестоко прятать за шкаф снимки соперницы, которая уже умерла…»
Смутно Амалия надеялась на то, что после завтрака ей удастся пообщаться с князем с глазу на глаз и узнать от него что-нибудь интересное. Однако тут Георгий Алексеевич завладел дядей и стал обсуждать с ним заграничные цены на вина.
– Цены? Что ж, если вам угодно знать… – Петр Александрович говорил медленно, словно взвешивая каждое слово. – В пересчете на наши деньги медок идет по шестьдесят копеек за бутылку, сен-жюльен – семьдесят пять копеек, лафит – рубль десять. Это баденские цены, а что касается Парижа…
Амалия перестала слушать. Ей показалось, что Георгий Алексеевич раздумал ехать на почту, а раз так, вина он мог обсуждать до бесконечности. Вспомнив, что не успела дочитать вчерашний роман, гостья ушла к себе и села с книгой у окна. Бывают тексты, может быть, несовершенные, но в их мир хочется войти, подружиться с героем и порадоваться его успехам; а бывают тексты мастеровитые, куда входишь, как в вагон, едущий от одной остановки до другой, – и как только выходишь из этого вагона, перевернув последнюю страницу, немедленно забываешь и его, и героев-попутчиков. Начав читать с места, на котором остановилась, Амалия обнаружила, что начисто забыла имя поклонника героини, как и имя врага, строившего многочисленные и ужасающие козни, так что ей пришлось вернуться на несколько страниц назад, чтобы вспомнить, кто есть кто.
К обеду приехали сыновья Киреевых: Владимир – серьезный молодой студент в очках, с темными усиками, которыми он явно гордился, и Алексей – флегматичного вида щекастый увалень-гимназист с оттопыренными розовыми ушами. Старший смахивал на отца в молодости, младший пошел больше в мать. От присутствия в доме сыновей Наталья Дмитриевна сразу похорошела, посветлела лицом и стала хлопотать с удвоенной энергией, чтобы устроить для детей все как можно лучше. Через некоторое время вернулся и Георгий Алексеевич, который все-таки съездил на почту и получил адресованное ему письмо. С детьми он пытался играть роль отца семейства, покровительственным тоном задавал вопросы об учебе, об университетских делах, но чувствовалось, что в семье он все же играет вторую скрипку. Младшие Киреевы скорее были симпатичны Амалии, но от нее не укрылось, что они относятся к князю чуть ли не свысока – как к старому докучному родственнику.
За обедом Петр Александрович к случаю рассказал придворный анекдот из николаевских времен:
– Когда граф Канкрин[1] серьезно заболел, герцог Лейхтенбергский[2] спросил у своего знакомого: «Quelles nouvelles a-t-on aujourd’hui de la santé de Cancrine?» – «De fort mauvaises, il va beaucoup mieux»[3].
– Кто такой Канкрин? – спросил Владимир.
– Он был министром финансов, – ответил князь.
– А герцог Лейхтенбергский? – ломающимся подростковым голосом осведомился Алексей.
Петр Александрович бросил на него быстрый взгляд и стал смотреть в свою тарелку. Хозяин дома объяснил, что герцог был зятем императора Николая.
– А снег-то больше не идет! – вдруг всполошилась Наталья Дмитриевна. – И даже солнце выглянуло! – Снег перестал идти еще до обеда, и солнце показалось примерно тогда же, но она словно только что это заметила. – Госпожа баронесса, отчего вы ничего не едите? Неужели вам не нравится?
По справедливости, Амалия должна была ответить, что не привыкла к таким большим порциям, какие подавались у Киреевых, и решила немного перевести дух, но нам всегда совестно признаваться, что другие переоценили наши силы, пусть даже речь идет только о поедании котлет. Гостья отделалась довольно вялой и натужной шуткой о том, что, напротив, все ей очень нравится, просто она готовится к решительному штурму тарелки. Все засмеялись – точнее, почти все, потому что князь ограничился одной улыбкой, такой же вялой, как и вызвавшая ее острота.
Заговорили как-то вразнобой и каждый о своем. Наталья Дмитриевна сообщила, что собиралась показать гостье окрестности – живописнейшие, между прочим, – но ввиду капризов погоды от этой идеи пришлось отказаться. Владимир вспомнил университетского профессора, который подыскивал себе на лето дачу на Сиверской. Георгий Алексеевич сделал плачущее лицо, повторил свою филиппику против хищных дачников, тяпнул, кстати, рюмочку водки (чему супруга не успела воспрепятствовать) и с изумленным видом застыл на стуле. Алексей рассказал, что товарищи в гимназии дали ему кличку Крокодил, потому что однажды учитель географии спросил, какие животные водятся в Европе, а он тайком читал под партой книгу, не расслышал вопроса и ответил наугад.
3
«Какие сегодня новости о здоровье Канкрина?» – «Очень плохие, ему гораздо лучше» (