Хоть он и не знает ничего о деятельности чрезвычайного трибунала, в Калоче он случайно слышал рассказ поручика Куташи, тот ходатайствовал перед трибуналом за младшего брата доктора Линга, и так как Куташи удалось доказать, что юноша участвовал в вооруженной стычке по принуждению белых, его выпустили на свободу. Нет, не может он ставить свою подпись на заведомо лживом документе! Если уж на то пошло, пусть ему дадут возможность восстановить честь с оружием в руках. Он готов на все: может изорвать Дом Советов или застрелить на улице любого из руководящих деятелей Венгерской Советской Республики.
— Но поймите, у нас сейчас другая тактика! Мы погорели, черт возьми! — воскликнул Герцог, с нарочитой вульгарностью подчеркивая этим свое неуважение к воинскому званию Фехера. — Поймите, какую угрозу для нас представляют Самуэли и его трибунал. Ведь они пресекают в корне все наши действия… Мы должны поколебать авторитет трибунала, подорвать доверие к нему, а для этого надо представить его деятельность в неблаговидном свете. Клевета — сильнодействующее политическое оружие. Если вы подпишете вместе с нами протокол, то заслужите нашу глубочайшую признательность, ваше высокоблагородие! Сделаем дело — и скроемся вместе!
После минутного раздумья Фехер сдался.
— Ну, ладно, — сказал он, — если это политическое оружие, будь по-вашему. Я готов поставить свою подпись…
И он размашисто расписался.
Офицеры, прикомандированные к штабу Хаубриха, размножили фальшивку на канцелярском гектографе и в тот же день разослали ее по городу.
Полковник Фехер решил не дезертировать. Увидев вошедших в казарму двух штатских, он, не раздумывая, направился к ним.
— Вы, вероятно, за мной, господа? Честь имею представиться — Имре Фехер.
Следственному отделу Народного комиссариата внутренних дел не пришлось прилагать особых усилий, чтобы он чистосердечно во всем признался.
— Я не оправдываюсь, но считаю долгом объясниться. Вину перед людьми своего круга — я насолил им в Дунапатае — можно искупить, только причинив вам, красным, вред. Вот почему я поставил подпись на фальшивке. Я готов подвергнуться любому наказанию, лишь бы смыть с себя клеймо «большевистского прислужника».
Самуэли возражал против того, чтобы Фехера привлекали к уголовной ответственности. Именно энергичные действия полковника способствовали быстрому подавлению мятежа. Тибор настойчиво внушал Корвину, что целесообразнее покарать тех, кто вовлек Фехера в грязную историю. Но к тому времени уже стали сказываться последствия крикливой кампании, поднятой главой итальянской миссии в Будапеште, пресловутым подполковником Романэлли, по спасению контрреволюционных заговорщиков и противодействие, саботаж правых социал-демократов. Рабочие, возмущенные многочисленными жертвами 24 июня, требовали дать врагу решительный отпор и на белый террор ответить красным террором. Но правые паникеры, страхуя себя на тот случай, если контрреволюция одержит верх, всячески выгораживали пособников реакции и добивались, чтобы даже главари путча, поднятого в Будапеште, избежали возмездия.
Где тут было думать о выявлении и разоблачении подлинных вдохновителей вражеской вылазки! Узнав, что его освободят, Фехер расстроился. Он заявил следователям, что требует подвергнуть себя наказанию.
«Я должен, — уверял полковник, — восстановить доверие однополчан. А я смогу это сделать лишь в том случае, если буду заточен в застенок красными… И… откровенно говоря, — сокрушенно говорил полковник, — я ведь в самом деле заслуживаю наказания…».
Следователь, посчитав Фехера рехнувшимся, ничего не ответил, сунул ему в руку пропуск и показал на дверь.
Около часа слонялся полковник по улицам. Великодушие красных повергло его в отчаяние. Краска стыда заливала его лицо. Теперь уже не от сознания того, что офицеры считали его отщепенцем, сколько от угрызений совести, — как мог он, честный офицер, подписать фальшивку? Наконец Фехер принял решение. Вернувшись назад, к зданию следственного отдела, он подошел к часовому, стоявшему у подъезда на посту, и с размаху ударил его кулаком в лицо. Солдат пошатнулся, но через мгновение сорвал с плеча винтовку и прикладом ударил Фехера по руке, потом, нажав кнопку звонка, вызвал караульных.
Полковника пришлось отправить в госпиталь. Туда тотчас поспешили антантовские представители, чтобы составить официальный акт о «нанесении полковнику оскорбления действием». Романэлли тут же настрочил ноту протеста по поводу «скандальных эксцессов» и уже собирался направить ее народному комиссару иностранных дел Венгерской Советской Республики. Но, к величайшему изумлению непрошеных заступников, Имре Фехер на этот раз заявил, что ему абсолютно нечего сообщить о случившемся, и повернулся спиной к незадачливым визитерам.