Капитан Мацаши подбоченился.
— Всыпать, да хорошенько! — бросил он. — Чтоб вовек не забыли нашей доброты.
Окружавшие его офицеры бросились исполнять приказ. Кто на фронте посмеет ослушаться командирского приказа? И унтер-офицеры четко передавали по цепи команду.
— Фёиер![7] — топорща усы, фальцетом скомандовал второму взводу Андраш Тира и торопливо поднес к глазам болтавшийся на груди бинокль.
Раздался сухой треск — первый залп, — и русские, сидевшие на брустверах, попрятались в укрытия. Лишь несколько серых бугорков остались недвижимо лежать на мешках с песком. Навсегда остались.
А тот, на нейтральной земле, услышав выстрелы, повернул к венграм изумленное лицо и, сделав два нетвердых шага, покачнулся. Потом упал, зацепившись полой шинели за колючую проволоку. Тира в бинокль видел все. Красное вино прерывистой струйкой вытекало из фляги. В большой луже плавал котелок, рассыпались окровавленные пачки сигарет…
Тира опустил бинокль. Покосившись на своего адъютанта, он ручищей пригнул ствол его винтовки.
— А вы не устраивайте-ка балаган! Сумасшедший!.. — прошипел он.
— Нужно бы еще выше! — стиснув зубы, ответил Тибор. — Прямо в безжалостное небо!
— Вижу, куда патроны тратите! — проворчал фельдфебель. — Или жить надоело?!
Вечером Тибор лежал в землянке на тряпье, рядом с командиром второго взвода фельдфебелем Тирой. Их ложа разделяли лишь солдатские сундучки, что стояли посреди устланной соломой землянки, и служили столом и гардеробом. На одном из сундучков тускло горела свеча.
— Ну и стадо баранов!.. — возмущался Тибор. Все в нем клокотало от негодования. — Не просто стреляли, а хладнокровно целились…
Тира прислушался и тяжело вздохнул.
— Приумолкли, как нашкодившие мальчишки… — негромко сказал он. — Господин капрал, знаете, что мы сегодня натворили? Мы расстреляли светлый праздник самого господа бога…
Один за другим свистя летели над землянкой снаряды. Они рвались где-то далеко, но стены землянки содрогались, свеча погасла.
— Вот и артиллеристы наши решили послать русским свои «гостинцы», — продолжал ворчать фельдфебель. — А те не отвечают, молчат. Неужто еще надеются на милость православного бога? Удивляюсь я, Самуэли…
Тира внимательно вслушивался в темноту.
Через каждые две минуты с русской стороны доносился гулкий взрыв.
— Но все равно вы — подрыватель основ, — бурчал Тира. — Вы, социалисты, сеете смуту, это все знают. Вы разрушитель, слышите?
Тибор промолчал. Понимал, что фельдфебель подначивает его.
— Почему же вы, пес вас дери, не разрушаете, не беретесь за дело по-настоящему?! — в голосе Тиры звучал настойчивый, гневный упрек. — Или не понимаете? Если бы остановились заводы и поезда, если бы не производили и не доставляли на фронт оружие, боеприпасы — этому аду пришел бы конец…
— Умные люди ломали над этим голову задолго до нас.
— Знаю, но почему вы не переходите к действиям? А генералы знай творят свое кровавое дело. Они вам, господам социалистам, еще не то покажут.
— Руки у них коротки. Народ — сила!
— Вы верите в народ?
— Сколько раз повторять вам это!
— «Сколько раз повторять», — насмешливо передразнил фельдфебель. — И от такой веры не легче. Или не видите, что всем нам здесь крышка?
— Вижу. Мы действительно обречены.
Кто-то снаружи навалился на дверь, и она распахнулась. Холодный воздух ворвался в землянку. В низком и узком проеме двери возникла согнувшаяся в три погибели фигура ефрейтора Новака.
— Господин цугскомманданс[8], господин сержант послали узнать, какие будут приказания личному составу взвода? «Онэ бэшэфтигунг» или «бэфэстигунг»[9]?
— Убирайтесь ко всем чертям! — грубо рявкнул Тира. — Пусть господин сержант радуется, что у нас тихо! Отрыть норы поглубже и подольше не вылезать. Вот мой приказ!
— Яволь[10],— козырнул Новак и послушно повторил приказ: — «Отрыть норы поглубже»…
Дверь захлопнулась.
— Выслуживается болван, — сердито проворчал Тира. — А не все равно, с каким крестом подыхать — серебряным или осиновым? Так вот, господин вольноопределяющийся, люди зарылись в землю, опутали ее колючей проволокой — где уж тут быстро одолеть друг друга. В конце концов все передохнем!
Вы раскройте глаза… Ротами командуют офицеры, взводами — унтера… Куда это годится? По уставу на роте положено быть капитану, на взводе — хотя бы подпоручику. В мирное время так и было. Куда же девались офицеры? Неужели всех поубивали? Как бы не так! Дрейфят! Норовят подальше в тыл! А унтер-офицеров — на передовую… в бога, в душу!.. Видели того мужика? Богатырь! А повис на колючей проволоке, как кошка со свернутой шеей! И сгниет там. Всех нас ждет та же у часть! Так какая же польза от вашей социалистической брехни? Объясните, господин капрал! Вы слышите меня?
Тибор вздохнул, приподнялся на локте: не так-то легко ответить.
— Вопрос справедливый, — сказал он. — И я пока не берусь отвечать на него. Но одно я знаю твердо: я жил и живу и всегда буду жить идеями социализма. И нет для меня иной жизни.
В голосе Тибора звучала такая горечь, что Тире стало жаль его.
— Ничего, ничего… — успокоительно пробормотал он.
— Учение социалистов верное, справедливое учение, — продолжал Тибор. — А вот в решающий момент, вы правы, произошла осечка! Черт возьми, почему? Не знаю. Представители социалистических партий всего мира в 1912 году на конгрессе в Базеле приняли манифест. Мы верили, что это обеспечит вечный мир… Если вам интересно, я могу рассказать его основные положения.
— Да, да, конечно…
— Пролетарии считают преступлением стрелять друг в друга ради увеличения прибылей капиталистов, ради честолюбия правящих династий или тайных дипломатических соглашений.
— И верно, преступление! Золотые слова!
— Пролетарии и социалисты должны везде в любой форме изъявлять свою волю, поднимать голоса протеста в парламентах и на митингах. Они должны противопоставить капиталистической эксплуатации свою волю к всеобщему миру и братству народов!
— Ну-ну… а дальше? — нетерпеливо спросил Тира. — Так почему на деле ничего не получилось?
— Сказал, не знаю. Виноваты не только наши венгерские социалисты. Летом минувшего года во всех странах Антанты депутаты-социалисты проголосовали за военные кредиты. А редакторы-социалисты печатали в своих газетах то, что от них требовали воинственно настроенные правительства. Социалистические лидеры струсили, не призвали к всеобщей забастовке. Тысячи рабочих послушно явились на призывные пункты, другие терпеливо трудятся на военных предприятиях. Лидеры социал-демократических партий уподобились попам и благословили оружие.
Тира сплюнул.
— Пустая болтовня, выходит…
Да, именно так. Этот простой человек трезво смотрит на события.
— А помните, Тира, Будапешт в 1912 году?!. — вдруг горячо воскликнул он. — Забастовки, демонстрации, стычки с полицией, баррикады на улицах… «Кровавый четверг» — называют теперь то время. Тогда идеи социалистов не были пустой болтовней! Помню, я сидел в редакции «Надьваради напло» у телефона, поддерживая непрерывную связь с Будапештом. Атмосфера в столице накалялась с каждым часом. Все говорило о том, что народ прозрел и отныне не позволит помыкать собой. А через два года, в июле четырнадцатого, когда на улицах расклеивали приказ о мобилизации, надежды на то, что народ скажет свое решительное слово, не оправдались… Словно и не было «кровавого четверга». Народ остался таким же безропотным и покорным, как столетие назад…
В горле у Тибора пересохло, во рту появилась горечь, голос охрип, он устало запрокинул голову и вытянулся на жестком, устланном соломой ложе. Машинально выдергивая соломинки из подстилки, ломая их на мелкие кусочки, он продолжал:
— Но я верю, рано или поздно народ скажет свое 30 слово. Если б не верил, не мог бы жить… Вот я все думаю, Тира, что заставило сегодня наших целиться с такой точностью? Страсть к убийству? Слепая ненависть?.. Не знаю, Андраш Тира, какой толщины кожа у слона, но у человека — во много раз толще.