А капитан не мог объяснить полковнику, почему он даже с глазу на глаз не добавляет к его воинскому званию «ваше высокоблагородие», хотя относится к нему с прежним почтением. Он не решался открыть ему, что считает себя старшим по чину не по милости красных (это он и сам считал незаконным), а потому, что он, Лайтош, — один из вожаков заговорщической организации контрреволюционного офицерства. Но мог он рассказать и о том, как ому удалось втереться в доверие к наркому Хаубриху и пробраться к руководству вооруженными силами будапештского гарнизона. Участвуя 2 мая в разоружении откатившихся с фронта разбитых частей, он большую часть отобранных винтовок спрятал на тайных складах. Об этом знал только он да майор Хёниг. В нужный момент они смогут распорядиться оружием по своему усмотрению. Если в Будапеште удастся поднять путч, они вооружат мятежников. Его высокоблагородие господин полковник поздно спохватился: о том, чтобы проникнуть в ряды Красной «Армии, нужно было думать раньше. Ему не удастся обскакать Лайтоша! Он не уступит ему пальму первенства. Когда придет победа, он, Лайтош, а не Фехер станет генералом. Да и вообще — чего с ним много разговаривать… Цели у них общие — это и без слов ясно. Вряд ли Фехер мог поверить, что контрразведчик, в свое время выследивший Самуэли, занимает теперь этот пост из приверженности к Советской власти. Контрреволюционеры понимают: лучшая конспирация — молчаливый сговор и молчаливое взаимопонимание.
Но Имре Фехер и не помышлял о «проникновении» в ряды Красной Армии, о том, чтобы куда-то «пробраться». Не такой у него был характер. Он решил идти добровольцем на фронт, потому что хотел воевать. Правда, он решил воевать не за советский строй, а за исконные венгерские земли. Нельзя относиться враждебно к режиму, если ты служишь в его вооруженных силах. Его намерения были совершенно искренни. II хотя самолюбие его было уязвлено, он прощал Лайтошу высокомерный тон. Ведь бывший капитан достиг в этой армии высокого положения, значит, Фехеру придется с этим примириться. Даже по уставу начальник штаба армейского корпуса не должен вытягиваться в струнку перед подчиненным ему офицером-инструктором, несмотря на то что в старой армии Фехер был полковником.
— Значит, формирование не подлежит отправке на фронт? — спросил он.
Лайтош скрестил на груди руки:
— Только в случае крайней необходимости.
— Жаль.
Лайтош был уверен, что угадал мысли полковника.
— Ничего, и здесь, в тылу, найдется дело… — самодовольно проговорил он.
— Но не такое, какое мне действительно по душе.
Лайтош довольно кивнул головой. Он и на этот раз был уверен, что точно разгадал истинный смысл сказанного Фехером. Скоро и здесь, в тылу, возникнет нужда в таких вот суровых, ожесточенных, готовых на все людях. Но стоит ли толковать об этом заранее?
Наступил июнь, а дней по-настоящему теплых все не было. Вот и сегодня с утра зарядил проливной дождь. Потоки воды низвергались с нависших туч, хлестали из водосточных труб. В кабинете Бела Куна закрыты окна. Душно. Куну казалось, что приходится вдыхать в себя мириады отвратительной болотной мошкары. Он распахнул настежь окно, но легче не стало. Угнетала не столько духота, сколько ворох лежащих на столе писем, донесений…
Взять хотя бы историю с Ференцем Гёндёром. Набор добровольцев в профсоюзе журналистов он превратил в возмутительный фарс. Будучи председателем союза, а значит и вербовочного комитета, он всех записавшихся объявил негодными к военной службе!
А вот целый ряд донесений о дезертирах. Несколько ополченцев из рабочих отрядов без разрешения командования вернулись с фронта; профсоюзные организации, вместо того чтобы наказать ополченцев, окружили их заботой, устроили на работу. Да еще, так как стала ощущаться нехватка в квалифицированных рабочих, дезертирам присвоили незаслуженно высокие разряды, предоставили высокооплачиваемые должности. А кампания по распространению панических слухов! Придет жена добровольца в профорганизацию, нашепчут ей невесть что, и всполошится она и пишет на фронт: дескать, ополченцам пора возвращаться домой, их послали на фронт только затем, чтобы оттеснить врага от столицы, это, мол, офицеры подстроили, на руку белочехам играют, хотят всю рабочую рать перебить. Здесь нечем ребят кормить, одна тыква да ячневая каша. А на поле боя солдатики наши льгот кровь за Словакию. Потом венграм еще придется кормить словаков, потому что им не хватает своего хлеба…
Сколько предательских ударов в спину! Венгерский рабочий класс внял предостережениям Владимира Ильича Ленина. Призыв вождя мирового пролетариата: «Будьте тверды!» — нашел отклик в его сердце. Рабочий класс твердо стоит на ногах. Он подобен льву, вокруг которого гудит и кружится осиный рой. Надолго ли хватит сил бороться против злобствующего врага, наседающего со всех сторон?
Недавно вспыхнула забастовка железнодорожников в Задунайском крае. Центром ее стал город Сомбатхей. Отто Корвин сразу выехал туда и установил следующее: «Бастуют не рабочие-железнодорожники, а служащие Сомбатхейского управления дороги. Забастовка началась «сверху». Приостановилось движение поездов на линиях Южной железной дороги акционерного общества австрийских, германских, французских и английских концернов. Почта не доставляется. Заправилы Антанты — это они истинные вдохновители забастовки. Конечно, не обошлось и без правых социал-демократов — об этом Бела Кун получил специальное донесение. Вчера, 4 июня, в крупном центре Западной Венгрии — Шопропе — они неожиданно выдвинули требование, чтобы городская директория[17] сложила с себя полномочия и передала власть «законно избранному» правительству. Исполнительный комитет директории созвал на экстренное совещание всех профсоюзных руководителей и предложил решить вопрос о власти. Тайное голосование показало, что девяносто процентов участников совещания высказались за диктатуру пролетариата. Директория не только не устранилась от власти, но, не теряя времени, приступила к вооружению рабочих города.
Контрреволюционные мятежи вспыхивали то тут, то там. Смутьяны подстрекали население, уверяя, будто «из Вены на помощь идут офицерские отряды».
Забастовку железнодорожников, безусловно, удастся потушить, — размышлял Бела Кун. — Через час соберется Правительственный Совет и обсудит создавшееся положение. Мятежников усмирим. Но если не примем радикальных мер, на этом борьба не кончится.
12 июня соберется съезд объединенной Социалистической партии. А спустя два дня, как и было объявлено, состоится Всевенгерский съезд Советов. Необходимо очистить ряды партии от правых, ликвидировать внутренний фронт — это ясно. Но откуда черпать силы? Страна ведет тяжелую оборонительную войну.
Пришел Самуэли, и Кун передал ему сообщения о положении в Задунайском крае.
— Паровоз стоит под парами, — доложил Тибор. — поезд особого назначения в полной готовности. Можем выехать в любую минуту. — Взяв папку с донесениями, он уселся за круглый столик.
Бела Кун видел: мрачен и озабочен его верный друг. А сколько раз доводилось ему видеть Тибора в боевых операциях! Тогда он казался особенно собранным, решительным и бодрым. Его умные глаза были сосредоточенны, мысль работала напряженно. А сейчас веки опущены, жесткие складки вокруг рта выражают не то досаду, не то обиду. Что с ним? Откуда эта горечь на лице?
Кун встревожился: неужели даже Самуэли дрогнул?
— Тибор, слава о вас гремит всюду. Почему же вы так мрачны? Расстроены чем-нибудь? — стараясь вызвать его на откровенность, спросил Кун.
Самуэли тряхнул головой.
— Поздравлений получаю много, хоть отбавляй! — грустно сказал он. — Есть и такие, в которых, не стесняясь, пишут, что, мол, теперь Самуэли доказал: он не только «заплечных дел мастер»… Бездарный, неспособный проявить себя даже в редакции «Непсава», казнокрад, удравший с золотом… Чего только не плетут! Впрочем, это пустяки. Я все равно пойду своей дорогой и впредь буду поступать так, как диктует моя партийная совесть.
17
Так в Венгерской Советской Республике назывались органы исполнительной власти на местах.