Последним взял слово защитник-рабочий. Он сидел на скамье у боковой стены, в поношенном штатском пиджаке, подпоясанном солдатским ремнем. На ремне висела патронная сумка. Винтовку он оставил на крыльце. Прежде чем заговорить, он погладил щетинистый подбородок, тяжело вздохнул и укоризненным взглядом обвел подсудимых.
— Я не какой-нибудь буржуйский присяжный поверенный и не берусь во что бы то ни стало выгородить моих подзащитных, как это принято у господ адвокатов. Выступая здесь, я прежде всего исхожу из классовых интересов воспрянувшего трудового люда.
Рабочему человеку присуще чувство человечности. В течение всего судебного разбирательства я пытался найти хоть какое-нибудь смягчающее вину обстоятельство. Но как ни старался, ничего не нашел в оправдание негодяев. Одно только смущает меня… не хотят ли эти отпетые бандиты умалить вину, свалив свои преступления на отсутствующего прапорщика? А посему заявляю: ежели трибунал, руководствуясь показаниями подсудимых, приговорит прапорщика заочно к смертной казни, то я… заранее предупреждаю вас, товарищи… опротестую приговор.
Защитник, кашлянув, сел на скамью.
— Что ж, мы не боимся ответственности! — подал реплику прокурор. — Согласно действующему закону приговоры ревтрибуналов обжалованию но подлежат.
— Все ясно, — коротко заявил председательствующий я, объявив прения закрытыми, встал.
Вслед за ним поднялись остальные.
Все покинули комнату. Даже Лейриц, который вел протокол, ушел. Осталось только трое членов трибунала.
Кёвеш и Браун сосредоточенно просматривали показания; Самуэли закурил сигарету и задумчиво глядел в крохотное оконце, за которым мерцали бледные летние звезды.
«Офицеры, выходцы из крестьянской среды… — думал он. — Им повезло: получили образование, выбились в люди. И вот оказались в стане угнетателей трудового крестьянства, из которого сами же вышли. Неумолимая логика классовой борьбы — приходится расплачиваться жизнью за трагический поворот событий!»
Самуэли склонился над протоколом показаний. Необычное это дело, пожалуй, даже из ряда вон выходящее. Впрочем, любое уголовное преступление, что карается высшей мерой, вряд ли можно назвать обычным. Но что бы ни привело этих людей на путь преступлений, — это звери в образе человека, и их нужно безжалостно истреблять!
Самуэли смотрит на дым сигареты. Сложные переплетения человеческих судеб всегда привлекали его внимание. Но великую правду миллионов не должна заслонить никакая частичная, ограниченная правда!
Когда принималось решение по делу прапорщика, взвесив все «за» и «против», Самуэли предложил:
«Давайте, товарищи, все-таки проверим все, что здесь говорилось. Вполне вероятно, что бандиты лишены элементарной честности и прапорщик не заслуживает смертного приговора. Только тщательный разбор дела внесет полную ясность».
Глубокая ночь спустилась на землю, погрузив деревню в непроницаемую тьму. Ничто не нарушало тишины. И вдруг в ночном безмолвии с шумом распахнулась дверь комнаты — и вошли прокурор, защитник, секретарь суда и обвиняемые под конвоем бойцов-ленинцев. Из-за стола поднялся председатель ревтрибунала. Надев фуражку с красной звездой, он торжественно произнес:
— Именем Революционного Правительственного Совета чрезвычайный трибунал…
Главари контрреволюционного мятежа молча выслушали смертный приговор. Они и не ждали снисхождения. Огласив мотивировочную часть приговора, Самуэли заявил:
— Приняв во внимание соображения защитника, трибунал постановил приведение в исполнение приговора, остающегося в силе и не подлежащего обжалованию, приостановить до тех пор, пока не представится возможность устроить очную ставку приговоренного заочно к смертной казни прапорщика со своими сообщниками. Только после очной ставки трибунал сможет решить, заслуживает ли он снисхождения и может ли ходатайствовать о помиловании…
Председательствующий поручил Лейрицу немедленно связаться с шопронским ревтрибуналом и договориться о содержании осужденных под стражей вплоть до особого распоряжения.
— А вы, товарищ Манн, — громко приказал Самуэли, — тех задержанных, которых трибунал признал виновными в совершении незначительных проступков и чистосердечно раскаявшихся, завтра утром освободите из-под стражи!
Немало схваток с врагом пришлось выдержать бойцам-ленинцам, прежде чем в Задунайском крае водворился порядок. Сутками разбирал трибунал преступления белых. Убийства, садистские изощренные пытки, грабежи, разбой… В освобожденных селах созывали жителей на сходку и оглашали приказ: те, кто немедленно не сдадут все награбленное, подлежат суду трибунала. Пострадавшим немалых трудов, стоило отыскать в груде вещей свои пожитки.
Ни один преступник не ушел от справедливого возмездия. Двадцать два главаря были расстреляны. Села — очаги мятежей облагались контрибуцией, причем обложению подлежали лишь те, кто был зачинщиком беспорядков, главным образом из зажиточных семей.
Мятеж в Задунайском крае был ликвидирован.
12 июня спецпоезд чрезвычайного трибунала отправился в обратный рейс. Старому паровозу явно не под силу тащить длиннющий состав: к спецпоезду прицепили сорок товарных вагонов. В них — свежие продукты. Теперь у трудящихся столицы будет мясо, сало, птица, яйца, молоко, мука, овощи… Это не первый транспорт продовольствия, за последние дни отправленный в Будапешт Тибором Самуэли. А на железнодорожных станциях Северной части Задунайского края еще множество товарных вагонов ждет, чтобы пх загрузили продуктами…
Сегодня в Будапеште открывается съезд Социалистической партии. По дороге Самуэли обсуждает с Лейрицем предстоящую работу съезда, прикидывает возможности, вероятную расстановку сил.
— С конца мая произошло много событий, они должны открыть глаза колеблющимся, — горячо говорит Лейриц. — Из чего ты исходишь, предполагая, что нас могут и потеснить?
— А ты видел это? — Самуэли показал на раскрытый номер газеты «Вёрёш уйшаг», вышедший два дня назад. Заголовок сообщения гласил: «Обмен нотами между Бела Куном и председателем Парижской мирной конференции Клемансо».
— Вот то-то и оно! — торжественно воскликнул Лейриц. — Обмен нотами — не что иное, как свидетельство нашей победы. Выходит, Антанта не на шутку встревожена нашими успехами в Словакии. Иначе почему заправилы Антанты изъявили готовность пригласить на мирную конференцию представителей венгерского правительства? Они предпринимают отчаянные усилия, лишь бы приостановить наступление наших войск на севере. Антанта опасается полного разгрома чешской армии.
Тибор вздохнул и усмехнулся скептически.
— Усилия их не столько отчаянные, сколь коварные. Ты прочел сообщение с позиций убежденного коммуниста и, бесспорно, уловил самую суть. А теперь прочти его еще раз глазами обывателя, ну, или хотя бы с недоверием. Тогда ты обнаружишь еще кое-что…
— Что тут можно обнаружить? — недоуменно пожал плечами Лейриц.
— Обрати-ка внимание на фразу: «Твердая воля союзников положить конец ненужной вражде выразилась в том, что они ужо дважды удержали румынские войска, намеревавшиеся перейти демаркационную линию, затем границы нейтральной зоны, предотвратив тем самым их дальнейшее продвижение к Будапешту». Если верить Антанте, выходит, что румынам оказалось не под силу удушить нас не потому, что мы… ты, я, Штейнбрюк, Зайдлер, Муссонг и все участники революционного переворота 21 марта захлопнули двери перед их носом на подступах к Соль-ноку, не потому, что полки победоносной Красной Армии под водительством Штромфельда нанесли румынам сокрушительное поражение под Мишкольцем, разгромили их в районе Токайских гор и заставили отступить за Тису. Не потому, наконец, что, стремясь оказать нам действенную помощь, войска Украинской Советской Республики атаковали с тыла румынскую армию и с боями дошли почти до Кишинева… А неотразимая сила международной пролетарской солидарности?! Какое там! На нашу боевую мощь нет и намека. Всеми своими успехами мы, видите ли, обязаны великодушию и миролюбию Антанты. Не внять пожеланиям этакой почтенной и добросердечной Антанты а впрямь грешно.