— И еще кричали: «Да здравствует Кунфи!» — громко высказался с места Бела Леви, молодой комиссар Военной академии Людовика (который через час был уже убит).
В зале поднялся шум: возгласы возмущения, выкрики. Кто-то пытался унять расшумевшихся, но правые яростно протестовали. Председательствующий Игнац Богар, рабочий-печатник, человек, выдер-жанный, уравновешенный, резко позвонил в колокольчик:
— Зря поднимаете шум, — проговорил он. — Товарищ сказал, что демонстранты чествовали Кунфи. За констатацию факта призывать к порядку не имею права.
На левых скамьях раздались дружные аплодисменты, правое крыло продолжало шуметь.
С места вскочил Ференц Гёндёр. Потрясая кулаками, он устремился к столу президиума:
— Мы не потерпим оскорбительных выпадов! — истерически вопил он.
Невозмутимый Богар спокойно посмотрел на него и лишь энергичнее зазвонил.
— Я не поддамся давлению, с чьей бы стороны оно ни исходило. Продолжайте, пожалуйста, — обратился он к Маулеру.
Пытаясь перекричать правых, Маулер продолжал рассказ о воскресных событиях:
— Вражеская манифестация продолжалась до тех пор, пока не вмешались народные дружины. Было задержано около пятидесяти контрреволюционеров. Но не прошло и двух суток, как тридцать восемь из них уже оказались на свободе.
Снова шум в зале, возмущенные возгласы.
— Позор! Это дело рук Кунфи и его пособников! — слышалось с левых скамей.
«Профсоюзники» топали ногами, стараясь заглушить слова оратора.
Но Янош Маулер не обращал внимания на шум, говорил, до предела повысив голос:
— Это случилось в воскресенье утром, а в понедельник снова начались уличные беспорядки, на этот раз — в районе Кристина. Провокаторам удалось втянуть в демонстрацию женщин.
— Вот к чему привела ваша политика соглашательства! — крикнул кто-то, обращаясь к правым.
— Возмутительно! Позор! Пора призвать вас к ответу! — поддержали сидящие на левых скамьях.
Гёпдёр снова вскочил с места:
— Что тут происходит? Вы забываетесь! Разве мы на скамье подсудимых? Это неслыханно!
Самуэли слушал Гёндёра и отказывался верить. «Значит, наши пути совсем разошлись? Значит, нас уже ничто не связывает? Чего добивается Гёндёр?»
— Хулиган! — кто-то с издевкой крикнул Гёндёру из зала.
Гёндёр, как ужаленный, подскочил и, повернувшись лицом к залу, стал колотить себя в грудь:
— Кто хулиган? Как вы смеете?!
Наконец-то понял Тибор намерения Гёндёра: он хочет сорвать принятие резолюции о крутых мерах против контрреволюции. И, разумеется, во имя священного принципа «демократии»… Все ясно: «розовые» разыгрывают в Будапеште фарс, а под их теплым бочком свила себе гнездо контрреволюция, которая ждет только сигнала к открытым действиям. Гёндёр, когда-то способный журналист, неисправимый индивидуалист и филистер, благодаря своему показному фрондерству оказался в центре революционных событий. Вознесенный волной революции, он начал фиглярничать и скатился в болото оппортунизма, превратился в ярого контрреволюционера. У Тибора щемило сердце, но он понимал, что словами и доводами здесь уже не поможешь.
А Гёндёр яростно стучал кулаками по скамье, на которой сидел Самуэли. Он норовил спровоцировать политический скандал, хотел разозлить Самуэли, вывести из себя. Должно быть, поверил россказням, будто Тибор чуть что хватается за оружие. Одержимый фанатик, он не прочь был и подставить голову под нулю, лишь бы снискать себе ореол мученика, прослыть поборником «гуманизма». Как и все правые, он ратовал за снисходительность к просвещенным буржуа, которые, мечтая вернуть свое былое господство, совершали террористические акты и диверсии. Самуэли действительно не замечал визга Гёндёра. Он был весь погружен в свои мысли. «Пока мы, — рассуждал он, — пребываем в бездействии, контрреволюция безнаказанно стреляет! Доборется она и до благодушных «гуманистов»».
Правые поддерживали Гёндёра, они свистели, ожесточенно жестикулировали. Хладнокровный Богар напрасно звонил колокольчиком изо всех сил.
Самуэли понял: в такой обстановке прийти к согласованному решению нельзя. Сидеть здесь — пустая трата времени. Он встал и направился к выходу.
И вдруг… Лицо Тибора стало белым как полотно. Страшная догадка осенила его: заговор! В распахнувшиеся двери вбежал Дёрдь Самуэли и устремился прямо в президиум. Рукояткой револьвера он с силой ударил по председательскому звонку — в зале все мгновенно смолкли. В страхе отпрянул Гёндёр и оторопело уставился на револьвер. Затаив дыхание, люди смотрели на незнакомого молодого человека в военной форме, до предела взволнованного. Оправившись от неожиданности, Гёндёр подался вперед, словно подставляя грудь под выстрел. Но Дёрдь уже сунул револьвер в карман и, обращаясь к сидящим в зале, крикнул голосом, полным отчаяния:
— Товарищи! Пока вы здесь сидите, Дунайская флотилия выступила под трехцветным флагом. Возможно, белые уже захватили Дом Советов!..
— Неправда… не может быть! Не приведи бог! — растерянно пробормотал Гёндёр.
Всё смешалось в зале. Кто-то кинулся к выходу. Началась давка…
Тибор Самуэли подбежал к брату и вместе с ним поспешил к двери. Последнее, что он расслышал в гуле, были слова Ласло Рудаша, главного редактора галеты «Вёрёш уйшаг».
— …Бросьте стучать по столу! — кричал он. Ференцу Гёндёру: — Отхлещите лучше свою газетенку… Если уж на то пошло, всему виной вы и те, кто заодно с вамп.
Пока шофер заводил машину, Дёрдь рассказал брату о случившемся. Подъезжая к Обуде, он увидел мониторы, движущиеся от острова Маргит. Остановив первую попавшуюся автомашину, Дёрдь помчался в Дом Советов и там узнал от Лейрица, где находится Тибор. Лейриц по боевой тревоге поднял дежурное подразделение охраны, расставил посты, разослал бойцов-ленинцев по балконам и на крышу.
Из подъезда ратуши выбежали депутаты рабочих I района. В руках у многих пистолеты. Людской поток хлынул из дверей, растекаясь по улицам и переулкам. Тибор услышал, как кто-то громко крикнул:
— Товарищи военные, за мной!
Он вгляделся и узнал его — Янош Гейгер, член Центрального Совета, военный комиссар IX района столицы.
В памяти Тибора, как это бывает в минуты большого душевного напряжения, словно стремительная кинолента, замелькали воспоминания… Впервые он увидел Яноша Гейгера в Москве. Товарищи с гордостью рассказывали Тибору, что этот отважный коммунист принимал участие во взятии Кремля. Группа вооруженных интернационалистов ворвалась на колокольню, где засели кадеты и монахи. Бойцы поднимались по крутой полутемной лестнице. Вдруг из-за лестничного поворота выскочил человек в поповском одеянии и с силой вонзил штык в грудь Гейгера, чуть пониже сердца. Чудом остался он жив.
А летом 1918 года он, едва оправившийся от ранения, был послан в Кинешму, где возглавил революционный комитет военнопленных, а оттуда был направлен вместе с отрядом на подавление эсеровского мятежа в Ярославль. Группа бойцов проникла в монастырь, где находился один из очагов контрреволюции, и прочесала все монастырские подвалы, вылавливая попрятавшихся мятежников.
— Именем Советской власти вы арестованы! — объявлял им Янош Гейгер. И в этот момент какой-то озверевший монах вытащил из-под рясы маузер и в упор выстрелил в Яноша. Пуля прошла насквозь.
Но врагам революции не повезло: Янош и на этот раз остался жив.
И вот сейчас он, исполненный боевого, неукротимого духа, рвется в бой…
Самуэли ласково глядел ему вслед. Этот не подведет!
Машина уже тронулась, как вдруг на ее крыло вскочил Энглендер.
— Мне нужно в Дом Советов! — запыхавшись, проговорил старик. — Хоть, признаться, и не в ладах я кое с кем из его обитателей, но дешево этот дом врагу не отдам!
У Цепного моста он соскочил с машины.
Год назад выводил Тибор Самуэли из ворот Московского Кремля свою роту на подавление эсеровского мятежа. А теперь пришлось воевать здесь, дома, в Будапеште. Мелькнула мысль — надо бы обратиться за поддержкой к интернационалистам.