— Я глубоко убежден, что сейчас возобновлять военные действия не следует, — сказал Самуэли и задумался. Новость явно озадачила его. — Раз уж мы пошли на перемирие, единственная разумная политика — держать курс на его сохранение. Надо всемерно использовать передышку. Военные действия затруднят разделение с правыми, помешают организации самостоятельной партии коммунистов…
— Ничего не поделаешь: шовинистически настроенные офицеры генштаба проявляют крайнее нетерпение, а правое крыло партии присоединилось к ним.
— Все это весьма прискорбно, — сказал Тибор. — Нам, пожалуй, нескоро удастся наладить дела в стране. Выходит, самые ярые сторонники войны — это те, которые несколько недель назад истерически вопили о заключении перемирия? Куда же девалось их миролюбие? Тогда они брюзжали по поводу победоносного наступления на севере, теперь беснуются, видя, что мы достигли явных успехов в революционном преобразовании страны…
Тибор понимал: неожиданное изменение политического курса чревато многими тяжелыми последствиями. Но приходится подчиняться дисциплине.
Выходит, что теперь главная задача, поставленная правительством, — обеспечить форсирование Тисы и провести освобождение Затисья.
Вот для этого прежде всего и необходимо доставить из Винер-Нёйштадта пулеметы и боеприпасы и наладить тайную переброску их через границу. Стало быть, действовать надо без промедления.
Встретив во время послеобеденной прогулки Хедьмеги Киша, Самуэли обратился к нему:
— Не могли бы вы оказать мне услугу? Меня интересует одно деликатное дело. О нем осведомлены многие местные жители или, во всяком случае, догадываются. Однако говорить па эту тему с официальным лицом они избегают, боясь проболтаться. Даю вам честное слово — меня это дело интересует не как представителя власти. Вы же знаете — я не таможенный инспектор.
— Короче говоря, — понял его Киш, — товарищ нарком интересуется контрабандой…
— Как это вы так быстро догадались? — удивился Самуэли.
Хедьмеги Киш загадочно улыбнулся.
— Да, народ помалкивает. Контрабандистов не выдает. Всех других нарушителей порядка и уголовных преступников народ укрывать не станет. В контрабандном промысле простые люди не видят ущерба, а вреда, наносимого контрабандой государству, им не уразуметь. К тому же каждый знает — таможенная инспекция имеет непосредственное отношение к контрабанде. Так что догадаться, о чем вы завели речь, не так уж трудно. Но насколько я знаю, в наших краях контрабандистов нот. Их надо искать где-нибудь поближе к границе. Я постараюсь разузнать. Только имейте в виду, товарищ нарком… контрабандисты, что греха таить, переправляют пороз границу продовольствие, завозят, понятное дело, из Австрии всевозможные вещи. Могу вас заверить — всяким там шпионам или белым офицерам эти люди не помогают. Это уж точно!
На следующий день Хедьмеги Киш сообщил Саму эли:
— Контрабандистов следует искать в курортном местечке Шаванюкут, оно славится своими минеральными источниками. Там держит корчму некий Зольнер. Его людям известны самые глухие лесные тропы, по которым контрабандисты пробираются за кордон.
На следующий день Тибор предложил Йолан совершить экскурсию по окрестным селам и городам. Конечно же, она с радостью согласилась. Поездка и впрямь была интересной. В Надьценке они осмотрели дворец графов Сечени, в селе Кигамартон ознакомились с родовым замком герцогов Эстерхази.
С особым интересом разглядывали мемориальную комнату композитора Гайдна. О ней им на днях рассказывал Лейриц. Домой возвращались через Шаванюкут и заехали в корчму Зольнера. Ужин там был устроен на славу, так по крайней мере показалось посетителям: у наркома, когда он садился в свой черный лимузин, был очень довольный вид…
А вскоре из Будапешта прибыл в Шаванюкут некий Барна, уполномоченный принимать товары, регулярно поступающие из-за рубежа. По ночам множество носильщиков перетаскивали на спине из
Австрии оружие и боеприпасы, без которых не обойтись теперь венгерской Красной Армии. Удалось-таки найти брешь в кольце антантовской блокады!
Делая вид, что отдыхает, Самуэли незаметно руководил всей этой сложной работой. Рёйтёк был подходящим местом для штаб-квартиры: расположен сравнительно недалеко, но и не слишком близко от границы. К Тибору приезжают гости, и это ни у кого не вызывало подозрений. А то, что нарком во время отпуска отправляет в Будапешт много писем и получает оттуда обширную корреспонденцию и, пользуясь единственным телефонным аппаратом, установленным в конторе усадьбы, порой разговаривает на эзоповском языке, — тоже никого не удивляло.
Теперь Самуэли проводил в своем рабочем кабинете полдня. А все свободное время посвящал чтению. Даже на прогулки отправлялся, держа книгу под мышкой. Однажды Хаваш заинтересовался, чем так увлечен Тибор, и взглянул на обложку: Анатоль Франс, «Боги жаждут».
— Они и по сей день жаждут… — заметил Хаваш, грустно вздохнув. — Я читал эту книгу.
— В наши дни сложные перипетии французской буржуазной революции приобрели особую актуальность. Ее уроки не случайно привлекают внимание наших современников. Не могу оторваться от этого романа. Ведь его герой — человек, любящий искусство, революционер, член трибунала… — взволнованно пояснил Тибор.
Доктор Хаваш хорошо помнил содержание книги. Молодой художник Эварист Гамлен становится присяжным заседателем трибунала революционной Франции; он с таким же рвением выполняет свои обязанности и так же фанатично предан революций, как в его товарищи-единомышленники. В конце концов он разделяет трагическую судьбу якобинцев, сложив голову на плахе.
— В одном мне хочется упрекнуть Франса, — сказал Самуэли. — Он лишь «фиксирует» исторические события, а сам как бы лукаво щурится. Мы, дескать, куда мудрее! Но ведь мы стали умнее благодаря опыту предшествующих поколений, ценой трагедий…
— Исторические романы писатели обычно адресуют своим современникам, — возразил Хаваш. — Как иначе воссоздать события прошлого, если не с позиции современников?
Пытаясь опровергнуть его, Самуэли раскрыл книгу и взволнованно прочитал:
— «Сын мой! Ты вырастешь свободным и счастливым. И этим ты обязан бесчестному Гамлену. Я жесток, чтобы ты стал счастливым, я бессердечен, чтобы ты стал добрым. Я беспощаден, чтобы французы, проливая слезы радости, обнимались». Книга заканчивается тем, что от революционеров отрекаются. Меня ничуть не беспокоят осыпающие нас бранью, я не обращаю внимания на их оскорбления.
Но мыслимо ли, Банди, чтобы наши дети судили о нас так, как это предсказывает Гамлен? Неужели они предадут забвению нашу самоотверженность, забудут, что мы действовали ради их блага?
— А что, если Анатоль Франс намеренно стремится вызвать у читателей именно те чувства, что взволновали тебя? Напоминает неблагодарным потомкам о священном долге — отдать дань уважения борцам прошлого?..
— В таком случае его перо где-то сфальшивило! — рассердился Самуэли. — Он не сможет достичь своей цели, развенчивая главного героя, Эварист Гамлен в состоянии любовного ослепления отправвить обвиняемого на гильотину! Если он способен на такое, я не могу отождествлять его с другими борцами французской революции!
Доктор взял книгу и стал перелистывать.
— А вот это, по-моему, совсем ни к чему, — замечает он. — Гамлен, до того как его поведут на плаху, пытается покончить жизнь самоубийством.
— Вовсе нет! — щеки Тибора запылали. — Анатоль Франс здесь строг, но справедлив. Гамлен сам отправил многих людей на гильотину и этим отличается от других героев, участь которых должен разделить. Его товарищей плаха превращает в мучеников, а для него — это уродливый, карикатурный исход. Только самоубийство может избавить его от этого! Но Гамлен — несправедливый судья, поскольку, вопреки своим благим намерениям, он однажды грубо злоупотребил своим положением. А потому его самоубийство не явилось бы торжеством справедливости! Вот что хотел сказать Франс!