— А как ты думаешь, Якиме, отдавать ли нам Марочка в школу, или нет?
— Разумная голово! Подумала ли ты, что говоришь! Теля еще бог знае где, а ты уже и готовишь! — сказал Яким почти сердито.
— Ну, вот уж и рассердился. Я так только сказала.
— То-то вы все так говорите, цокотухи, а того не подумаешь, что еще бог пошлет завтра. Школа, школа — вещь, коли ты хочешь знать, немалая. Вот, например, у Таранухи учили, учили сына, а вышло что? Пьяныця и любостяжатель.
— Ну, ты уже когда рассердишься, то с тобою и рады нету! — сказала Марта, вставая со скамьи. — У тебя и спросить ничего нельзя. Ну, коли не хочешь отдавать в школу, то сам учи.
— Я-то буду учить его письма, сколько сам, грешный, разумею, а вот чтобы ты его сначала научила!
— А я его чему научу? Нехай соби здоров росте та щаслывый буде! Мое дело женское, чему я его научу?
— Чему? Тому, чего ты и сама не знаешь: всему доброму! Вот что! Ты теперь у него мать, так учи его, когда он, даст бог, заговорит, молиться богу, а я, посмотревши, как он будет молиться, и письма святого выучу, и псалтырь ему свою святую, умираючи, передам.
— Насилу договорил до краю! Цыть, цыть, мое серденько! — в это время проснулся Марко. Марта подбежала к колыске и, убаюкивая Марка, бессознательно запела:
Ой жила вдова Та на край-села, Вигодувала сина, Сина Iвана. Вигодувавши, до школи дала; А з школи взявши, Коня купила.И, взявши на руки малютку, ходила, приговаривая:
— Вот если бы лето, то в садок бы пошли, зашли бы в пасеку. А там сидит старый дид, — у! какой страшный! Вон он! вон он! посмотри, какой страшный! — И она показала на Якима, сидящего за столом. Яким молча улыбнулся.
Знаешь ли ты, видишь ли ты, бесталанница, свое родное, счастливое дитя?
Видит и знает. Она, не прислушиваясь, слышала каждый звук, произнесенный старою Мартою и старым Якимом. Она в глубине души своей прозревала будущее своего дитяти и от полноты сердечной радости благодарила всемилосердного бога за ниспосланное ей счастие!
Следующий и последующие дни текли на хуторе обыкновенным чередом. Новая наймичка вскоре освоилась со всею челядью и всем полюбилася. Она ко всем равно была внимательна и ласкова равно со всеми; хозяйка и хозяин были ею особенно довольны, особенно за любовь ее к маленькому Марку. И действительно, он ни засыпал, ни просыпался без нее; она всегда находила предлог присутствовать при его колыбели, приносила ему пеленки теплые, чистые такие, что хоть бы и панычу какому, так не в стыд. Она как бы чуяла его пробуждение, и к этому времени всегда у ней было готово подогретое свежее молоко. Старая Марта не могла надивиться усердию и заботливости своей новой наймички. Еще прошел месяц, и Лукия, к немалой обиде старшей наймички, овладела всем домом. Сама хозяйка уступила ей все хлопоты и распоряжения по хозяйству, а наконец, и ключи от комор и лёху отдала ей, себе только оставила ключ от скрыни, и то потому, что, ей казалося, неприлично хозяйке не иметь .
Сам старый Яким, на что уже человек серьезный и несловоохотливый на похвалу кому бы то ни было, и тот, бывало, наедине с Мартою иной раз не утерпит и скажет:
— Что за благодать нам господь послал в этой Лукин!
— Я сама, встаючи и ложася, молюся богу за благодать его святую. Ты посмотри только, Якиме! Где она ни поворотится, что ни сделает, только смотри та любуйся, а уж до Марочка какая щирая, так я и не надивлюся. Хоть бы и прошедшую ночь. Марочка проснулся, и заплакало, бедное; я сплю себе, как убитая, а она, и бог ее знает, как она услышала из другой хаты! Когда я проснулася, то она ему уже рожок с молоком подавала, да еще и мне же говорит: «Не турбуйтеся, я и сама его присплю». Спасыби ей! Такая добрая да щирая, и вот уже который месяц она у нас, а хоть бы раз тебе в село сходила. Я как-то ей раз в воскресенье говорю: «Да ты бы, Лукие, хоть до церкви в село сходила!» — «И дома, говорит, можно помолиться богу, лишь бы усердие было». Такая, право, щирая та усердная, дай ей бог здоровье. Я просто паную за ее плечами.
— Да, и такое добро бог посылает какому-нибудь ледачому человеку.
— И не говори, Якиме! Я иногда смотрю на нее, та аж заплачу. Чему бы тебе, милосердный боже, не послать ей талану та радости в ее жизни! Хоть бы когда-нибудь тебе усмехнулась или пожартовала, разве только с Марочком. А то всегда такая смутная та невеселая.
Подобные разговоры часто повторялися между хозяевами. Дивилися ее постоянной задумчивости, но им, простодушным, и в голову не приходила настоящая причина ее; они видели достаточную причину быть московкою, чтобы быть бесталанною. О роде и племени ее они как бы боялися с нею речь заводить, инстинктивно понимая, что у несчастного не должно спрашивать о его прежнем счастии.