Яким с каждым днем оживал более и более. Лукия угождала и ухаживала за ним, как за малым ребенком, а Марко, несмотря на его юность (и, как Гоголь говорит, юркость), не отставал от него ни на минуту. Он уже знал, что он не родной его сын, и в глубине молодой души своей чувствовал все благо, сделанное ему чужими добрыми людьми. Он иногда задумывался и спрашивал себя: «Кто же мой отец? и кто моя мать?» — и, разумеется, оставался без ответа.
Каждую субботу с утра до обеда читал он псалтырь над могилою Марты, а Яким, стоя около него, молился и плакал и, плачучи, шептал иногда:
— Кто же бы за твою душу теперь псалтырь прочитал, если б мы его не отдавали в школу? Читай, сыну! Читай, моя дытыно! Она с того света услышит и спасибо тебе скажет. Душа ее праведная по мытарствах теперь ходит, — и старик снова заливался слезами.
А между тем Марку пошел уже двадцатый год. Пора ему уже была и вечерницы посетить, посмотреть, что и там делается. Дождавшись осени, он это и сделал, и так удачно, что после первого посещения вечерниц, возвратясь домой, стал у Якима просить благословения на женитьбу.
— Вот тебе и на! — сказал Яким, выслушавши его. — Я думал, что он все еще школяр, а он уже во куда лезет! Рано, рано, сыну! Ты сначала погуляй, попарубкуй немного, почумакуй, привезы мени гостинець з Крыму або з Дону. А то — ну сам ты скажи, какая за тебя, безусого, выйде. Разве какая бессережная! А вот спросим у Лукии, — я думаю, и она скажет, что еще рано.
Спросили у Лукии, и она сказала, что рано. Марко наш и нос повесил. А между тем ночевать стал ходить в клуню: в хате ему, видите, стало душно.
— Знаю я, чего тебе душно! — говорил, улыбаясь, старый Яким. А Лукия ничего не говорила, только по целым ночам молилась богу, чтобы бог сохранил его от всякого скверного дела от всякого нечистого соблазна. Однажды после обеда, когда Яким отдыхал, она вызвала Марка в другую хату и ласково спросила у него:
— Скажи мне, Марку, по истинной правде, кого ты полюбил? На ком ты думаешь жениться?
Марко расписал ей свою красавицу, как и все любовники расписывают. Что она и такая, и такая, и красавица, и раскрасавица, что лучше ее и во всем мире нет. Лукия с умилением слушала своего сына и сказала, наконец:
— Верю, что краше ее во всем мире нет. А скажи ты мне, какого она роду? Кто отец ее и кто такая мать? Что они за люди и как они с людьми живут?
— Честного она и богатого роду!
— Богатства тебе не нужно, ты и сам, слава богу, богатый. А скажи ты мне, любишь ли ты ее?
— Как свою душу! Как святого бога на небесах!
— Ну, Марку, я тебе верю. Ты ее. любишь, а когда любишь, то ты ей зла не сделаешь. Смотри, Марку! Сохрани тебя матерь господняя, если ты ее погубишь! Не будет тебе прощения ни от бога, ни от добрых людей!
— Как же я погублю ее, скажи ты мне, когда я ее люблю?
— Как погубишь?.. Дай господи, чтобы ты и не знал, как вы нас губите, как мы сами себя губим!
— Лукие, ты давно у нас живешь, скажи мне, не знаешь ли ты, кто такая моя маты?
Лукия при этом неожиданном вопросе затрепетала и не могла ответить ни слова.
— Скажи мне! Скажи, ты, верно, знаешь? Лукия едва ответила:
— Не знаю!
— Знаешь! Ей-богу, знаешь! Скажи мне, моя голубко, моя матынко! — и он схватил ее за руки.
— Марта, — отвечала Лукия тихо.
— Ни, не Марта, я знаю, что не Марта! Я знаю, что я байстрюк, подкидыш!
Лукия схватила его за руку, сказавши:
— Молчи! кто-то идет! — и вышла быстро из хаты.
«Она, верно, знает», — подумал Марко и вышел вслед за нею.
Дождавшися весны, Яким поручил все хозяйство Лукии, а сам, по обещанию, поехал в Киев, взяв и Марка с собою.
Лукия не пропускала ни одного воскресенья, чтобы не побывать в селе, и после обедни всегда заходила к матушке и после обеда долго с нею беседовала наедине. Она расспрашивала попадью о своей будущей невестке и узнала, что она честного и хорошего роду и что про нее дурной славы не слыхать. Наконец, она через попадью и сама с нею познакомилась и увидела, что сын и попадья говорят правду.
Через месяц Яким с Марком возвратилися на хутор и навезли разных дорогих гостинцев своей наймичке. А для себя привезли, кроме синего сукна и китайки, и за весь год.
Дни летние и длинные вечера осенние Марко читал святые книги, а Яким слушал и обновлялся духом. Он пришел в свое нормальное положение, подчас не прочь был послушать, как отец Нил играет на гуслях и как отец диакон поет Всякому {32} и прочее такое. Только всегда приговаривал:
— Ох, якбы теперь со мною была Марта! Далы б мы себе знать! — И после этого всегда старик задумывался, а часто и плакал, говоря: — Сырота я! Сыротою так и в домовыну ляжу. Марко? Так что ж Марко! Звычайне не чужий! Оженю его, непременно оженю после покровы{33}, а летом пускай сходит в дорогу, та прывезе мени з Крыму сыву шапку, таку сыву, как моя голова.