Сервантес: Отдают налоги, вы хотели сказать, если их из них выбивать. Наверное войска нужны именно для этого.
Диего: …А также для подавления неизбежных бунтов. Похоже, что мы с вами наступили на одни и те же грабли, дон Мигель. Но есть и отличия. Там, в Америке, никто не собирал средства на не слишком Непобедимую Армаду. Нет, мы просто выколачивали из индейцев последние сентаво в карман вице-короля и короны не обременяя себя высокими целями. Ведь поток золота не должен ослабевать, не правда ли, даже если последнее золото кациков давно вывез Кортес и иже с ними. И неудивительно, что туземцы бунтовали время от времени. Вот тут-то мои товарищи-кабальерос и показали себя во всей красе. Не буду пересказывать эти неаппетитные подробности слишком вольного отношения моих соратников к имуществу, чести и даже жизни индейцев. Скажу лишь что все это мне так претило, что вскоре я стал белой вороной в нашем отряде. Пришлось мне оставить военную карьеру, на которой, впрочем, я не добился каких-либо успехов, и поискать себе иную стезю. К счастью в Вера Круз мне удалось завербоваться в качестве помощника штурмана на частное торговое судно.
Эль Греко: А это не опасно? Я слышал, что британские пираты предпочитают охотиться за частными судами, так как караваны галеонов хорошо охраняются.
Диего: Совершенно справедливо. Более того, галеон может и сам постоять за себя, чего не скажешь о торговце с его парой невзрачных пушечек. Кстати, головорезы сэра Дрейка не пираты, а приватиры, так как имеют королевский патент на морской грабеж. Впрочем, судьи в колониях порой не слишком уважительно относятся к этим патентам, если им удается захватить кого-либо из этих еретиков, и преспокойненько вешают их на площади или сжигают под ликующие крики толпы. И, как справедливо опасался дон Доминик, нас ограбили уже через пару недель. Но это были не англичане.
Эль Греко: А кто же?
Диего: Настоящие пираты, те у кого нет ни отечества, ни короля, и кто никому не платит налоги. Эти люди находятся вне закона и в состоянии войны со всем светом.
Сервантес: Говорят, что они отличаются особой жестокостью и никого из своих пленников не оставляют в живых.
Доктор: Интересно, кто же вам это рассказывал? Те, кого не оставили в живых?
Фра Франциско: Вы, Доктор, неисправимый скептик.
Доктор: Увы, издержки профессии.
Диего: Как видите, господа, я пока жив. Пираты оказались не столь кровожадны и даже оставили нам корабль с небольшим запасом воды и еды, освободив его, однако, от груза какао. Пришлось нам вернуться в Мексику и прошло еще долгих два года пока мне удалось наконец добраться до Андалузии. Похоже, что если не в Саламанке, то в остальной Испании про меня основательно забыли. Самое время начинать новую жизнь, вот только не знаю как. Ну и, наконец, мое поучение таково: если желаете увидеть дальние страны, претерпеть многочисленные лишения и, в конце концов, остаться ни с чем, то смело ведите жизнь беззаботного повесы. В противном случае, господа, избегайте болтливых сеньорит.
Эль Греко: Браво, дон Диего. Ваше поучение и высокоморально и практично.
Всеобщий смех.
Фра Франциско: А я, признаться, надеялся узнать побольше об этих великодушных пиратах.
Диего: (настороженно) Что именно?
Фра Франциско: Впрочем, всему свое время. Но мне кажется, что пришла ваша очередь, дон Доминик.
Эль Греко: Моя жизнь, господа, не изобиловала приключениями и опасностями. Я родился на Крите, но творил в Венеции и Риме, а потом перебрался в Испанию. Здесь я получил некоторую известность, хотя королевских милостей не снискал.
Диего: Что же так?
Эль Греко: Мы с его католическим величеством расходимся в отношении к искусству. Он утверждает первичность содержания и считает, что живопись должна обращаться к разуму. Я же, не отрицая важности содержания, отдаю предпочтение форме и взываю к чувствам. Кстати, именно поэтому я живу в Толедо. Это город, ставший мне родным, несомненно город чувственный, разум ему почти что чужд. Более того, разум может обмануть в Толедо, чувства же – никогда. Но, боюсь, тому, кто не бывал в этом прекрасном городе меня не понять.