Энрикас: Вам когда-нибудь приходилось видеть человека глядящего в ствол пистолета? Он смотрит туда заворожено как кролик на удава, как англичанин на овсянку. Все они становятся одинаковыми в этот момент. Я, а вернее – мой люгер – великий интернационалист. Под его немигающим взглядом Файенсоны становятся Лошоконисами, а Лошоконисы – Файенсонами. С не меньшим восторгом я убивал бы Вайткусов, Сидоровых, Геббельсов или Смитов. Но приходится довольствоваться тем, что есть. А потом я обхожу их и стреляю им в затылок.
Рувен: Мне следовало бы закрыть глаза или отвести взгляд, смотреть на облака, вдаль, в никуда…
Энрикас: Потом они с трудом отводят взгляд, закрывают глаза или смотрят в небо, в сторону.
Рувен: Но я посмотрел на тебя. Не знаю почему.
Энрикас: Но ты посмотрел на меня. Это было необычно и немного меня насторожило.
Рувен: Мне хотелось выкрикнуть какие-нибудь грозные обличающие слова
Энрикас: Я ждал обличающих слов.
Рувен: Но у меня не было таких слов. ..Мне, наверное, следовало броситься на тебя и задушить голыми руками.
Энрикас: Я ждал , что ты бросишься на меня. Больной, голодный человек против тренированного бойца.
Рувен: Но это было бы смешно – а я не хотел быть смешным..
Энрикас: Мне стало немного не по себе. Ведь я думал что знаю этих евреев, а тут…
Рувен: Тут я улыбнулся. Улыбка получилась немного смущенной, ведь я просто не знал что делать.
Энрикас: A я растерялся. Нет, конечно же я этого не показал. Мне следовало выстрелить ему в затылок и покончить с этим делом. Но тогда пришлось бы обходить его, eго тело, эту его смущенную улыбку, которая почему-то казалась мне улыбкой превосходства и которую, я почему-то был в этом уверен, я видел бы даже глядя Рувену в затылок. Почему? Не знаю. И я выстрелил ему в лицо. Слишком поспешно выстрелил наверное – это я понял по лицам литовцев.
Рувен: О, да! Они это видели, они все это видели. .
Энрикас: Все годы войны я старался забыть Рувена, его улыбку и свою растерянность. Пока наши войска были на берегах Волги, мне это почти удавалось, но по мере того как фронт приближался к Вильнюсу все чаще ко мне начал приходить Рувен.
Рувен: Я улыбался немного смущенно, ведь я не знал как поступить.
Энрикас: Он приходил по ночам и я не мог заснуть. Ох, эти ночи без сна.
Рувен: Но я ведь только улыбался и больше ничего.
Энрикас: А весной 45-го я побежал. Мы все побежали. Это не сразу было заметно… Эффектные мужчины, с пронзительным блеском серых глаз и гордой выправкой, которую правда портило отсутствие формы… Казалось мы идем куда-то с величием, или по-крайней мере, с достоинством.
Рувен: Но они бежали, сами не замечая этого.
Энрикас: (снимает кепи и надевает панаму) И мы побежали на юг, туда, где смуглые средиземноморские люди, с трудом понимающие по немецки, смотрели на нас со смесью страха и ненависти. Но и там…
Рувен: Да, и там я улыбался тебе каждую ночь. А что еще я мог сделать?
Энрикас: И сна не было…Ржавый трюм корабля продолжил мой бег через соленый океан и привел меня в город огромных портальных кранов и людей не понимающих ни по-немецки, ни по-литовски. Эти люди смотрели на меня без страха и ненависти, лишь презрение я видел в их глазах. А Рувен…
Рувен: Я всего-лишь улыбался.
Энрикас: Тогда я снова побежал. Нас было несколько. Пронзительный блеск в наших глазах успел потускнеть и гражданская одежда уже изрядно попортила гордую выправку. В закрытом фургоне нас повезли на Север, к великим водопадам Игуасу.
Рувен: Но водопадов ты не увидел. В другом фургоне они пересекли границу.
Энрикас: Этот фургон провез нас через древний Асунсьон
Рувен: Но ты не увидел и его.
Энрикас: ..и наконец мы оказались в поселке, затерянном глубоко в джунглях, где молчаливые индейцы растили чудесную траву.
Рувен: Ох уж эта трава !
Энрикас: Она позволяла так хорошо забыться, что Рувен уже не приходил.
Рувен: Вообще-то я приходил, но он меня не видел…ничего он больше не видел.
Энрикас: Потом люди узнали…Они избили меня а затем объяснили что эта трава не для высшей расы…потом опять избили. А ночью пришел Рувен. Он улыбался.
Рувен: Я всегда улыбаюсь, ну что я еще могу?
Энрикас: Как это было невыносимо…Длинные, унылые, парагвайские ночи без сна.
Рувен: Я понимаю.
Энрикас: Долго…слишком долго. Но наконец все закончилось.
Рувен: А вот теперь я не понимаю.
Энрикас: Очередной ночью пришел Рувен и воткнул мне в сердце раскаленную иглу.