Натан, поколебавшись, подписывает
Замполит: Свободен.
Натан поднимается
Замполит: Стой.
Голос Замполита меняется, становится вкрадчивым) Ты, Вуколов, понял что сейчас подписал? Натан поворачивается обратно и смотрит с недоумением.
Замполит: Ты сейчас приговор подписал.
Натан: (тупо) Кому?
Замполит: Им, безродным космополитам, тем кто за русскими псевдонимами скрывает нерусские фамилии. Ты думал, что твоя подпись это так, пустяк? Одной подписью больше, одной меньше какая-мол разница? А ведь, когда прокурор ставит свою подпись под приговором там сверху все(ее) ваши подписи стоят хоть и не заметно это. И твоя там са(aa)мая первая. Так что не получится у тебя остаться в стороне, не выйдет. Все вы повязаны и ты – тоже повязан.
Натан приближается.
Замполит: Да не бледней ты так – шуткую я. Ничего твоя подпись не значит и ничего не меняет. (кричит) Винтик ты, винтик с резьбой, в агроменной машине!! (тише) Выпадет тот винтик, а машине-то хоть бы хны – прет себе и прет и нет ей дела!
Натан: (угрюмо) Это вы сейчас про кого?
Замполит: (долго молчит) Иди-ка ты отсюда Паша и забудь и про наш разговор и про эту блядскую бумагу. Будешь болтать – только себе навредишь. Понял?
Натан: Не буду, незачем мне болтать. Забуду я все. К утру как раз и забуду.
Больница
Натан: Но я не забыл. Позже, много позже, я узнал, что из тех, кто проходил как "безродный космополит" арестовали немногих. Большинство отделалось запретами на профессию и судами чести. Но мне до сих мнится один большой приговор, приговор всем, всем кого я знаю и кого я не знаю. Под приговором множество подписей, но всегда самая первая – моя. Не знаю, может было бы честнее стрелять в затылок?
Альгис: А ты спроси Альгиса. А еще ты это учителю Лошоконису расскажи. Думаю, он предпочел бы запрет на профессию. Хотя, не знаю.
Натан: Вот именно. Мы оба его слишком хорошо знали. (молчат) Ну а потом я окончил училище и стал кадровым офицером Советской Армии.
Альгис: Надеюсь, хоть в оккупированной Литве ты не служил.
Натан: Нет, там я не служил, зато служил во многих других местах. А в конце 70-го наш ракетный дивизион послали в Египет.
Альгис приподнимается.
Альгис: Так это ты потопил "Эйлат"?
Натан: Да что ты? Это же было за три года до меня.
Альгис: А если бы ты?
Натан: Что я?
Альгис: Если бы тебе дали такой приказ?
Натан: Не знаю, не знаю. Правда я служил в ПВО.
Окрестности Эль Мансура, Египет, 1970
Молодой Натан и Хамид – песчаного цвета мундир, фуражка египетских ВВС.
На авансцене сидит Хамид (желательно, свесив ноги со сцены). Появляется Молодой Натан, постепенно, в процессе разговора, садится рядом.
Хамид: С облегчением вас, товарищ капитан.
Молодой Натан: Не понял?
Хамид: Все ты понял. Не надо было утром налегать на фуль. Что арабу в радость, то русскому – смерть.
Молодой Натан: И кто тебя так хорошо нашему языку научил?
Хамид: (мечтательно) Были учителя.
Молодой Натан: Или учительницы? А, Хамид? (ехидно) Интересно, за что тебя из авиации попросили?
Хамид: Да, ваши же советские советники подгадили. Планировали засаду на израильские Миражи, а получили ловушку для наших Мигов. Это у меня был второй вылет в эту войну.
Молодой Натан: А в ту?
Хамид: В июньскую? Тогда мою машину даже расчехлить не успели. И тоже из-за ваших блядских советников. Вот и сижу теперь у тебя в переводчиках.
Молодой Натан: Не любишь русских?
Хамид: А за что вас любить? Высокомерие и тупость, тупость и высокомерие.
Молодой Натан: Но, но! Может ты евреев любишь?
Хамид: Евреи не бабы, чтобы их любить. Но они совершенно сумасшедшие, не признают правил и не боятся ничего. Ты никогда не знаешь, чего от них ожидать, и поэтому они всегда побеждают.
Молодой Натан: Ага. Слышал я твои байки о бомбардировщиках, летающих на одном моторе, и о бомбах с реактивными ускорителями.
Хамид: Байки, говоришь? Вот устроят вам евреи… как это по-русски? ..показательную порку, помяни мое слово.