Уходит. Молодой Натан в нерешительности стоит с подносом. Потом медленно идет к краю сцены и останавливается. Натан на другом конце сцены поднимается, пристально смотрит на Молодого Натана. Появляется Антагонистка в костюме Санитарки и Антагонист в костюме Замполита. Обмен взглядами. Молодой Натан поворачивается, идет обратно, подходит к невидимому столику.
Молодой Натан: Извините. У вас не занято?
Больница
Натан: Вот так я стал евреем по жене.
Альгис: Чужая жизнь. Ее надеваешь как пиджак, как перчатку. А она прирастает к тебе как кожа и не сбросить. Так что-же все таки с лейтенантом Клокке?
Натан: Клокке…Теперь я понимаю, что он увидел там в Понарах глядя мне в лицо. Наверное он увидел там Пашку Вуколова. И ему показалось забавным избавиться от Натана Йозефавичуса таким необычным способом.
Альгис: Дал маху наш Энрикас. Никуда твой Натан не делся.
Натан: Ты думаешь? Кроме Левки Гринберга, свою историю я рассказал обеим своим женам. Первая не поверила, да и Бог с ней. А вторая только засмеялась и сказала: ну какой же из тебя еврей, даже если ты им и был когда-то. Но это было давно. А теперь мы с ней иногда пытаемся говорить на идиш, Она знает-то с десяток слов, да и я многое позабыл.
Альгис: יהודי, דבר עברית
Натан: Тебе виднее, ты у нас тут главный еврей. Кстати, как у тебя с обрезанием?
Альгис: (пародирует местечковый акцент) Ви-таки будите смеяться. (нормальным голосом) Я это сделал еще в Ленинграде перед тем как … ну ты понимаешь… Фирочка. Пошел я в мечеть на Горьковской и наплел там сам не помню что. Потом болел неделю.
Натан: Вот повеселился бы Рувен. Настоящий Рувен.
Альгис: А ты знаешь, как умер Рувен? Настоящий Рувен?
Натан: Его застрелил Энрикас. Я стоял в другом конце шеренги и не мог видеть, но я слышал. Ты говорил, что Энрикас выстрелил ему в лицо? Не в затылок, а именно в лицо?
Альгис: Именно так. И тогда я в первый раз увидел как лейтенант Клокке растерялся. А ты знаешь как умер Энрикас Клокке?
Понары 1941 потом
Парагвай 1947.
Альгис (Рувен) и Энрикас Клокке (кепи вермахта, панама).
Энрикас: Вам когда-нибудь приходилось направлять пистолет на человека? Происходит странное… Оружие становится продолжением твоей руки. Более того…Сама твоя рука становится оружием, десницей Бога, мечом архангела. Изумительное ощущение!
Рувен: Вы когда-нибудь смотрели в ствол пистолета? В этот миг кажется что все: предметы, чувства, сама жизнь, все это собралось, скукожилось там, на обрезе ствола. И трудно оторвать взгляд…Трудно, но надо.
Энрикас: Вам когда-нибудь приходилось видеть человека глядящего в ствол пистолета? Он смотрит туда заворожено как кролик на удава, как англичанин на овсянку. Все они становятся одинаковыми в этот момент. Я, а вернее – мой люгер – великий интернационалист. Под его немигающим взглядом Файенсоны становятся Лошоконисами, а Лошоконисы – Файенсонами. С не меньшим восторгом я убивал бы Вайткусов, Сидоровых, Геббельсов или Смитов. Но приходится довольствоваться тем, что есть. А потом я обхожу их и стреляю им в затылок.
Рувен: Мне следовало бы закрыть глаза или отвести взгляд, смотреть на облака, вдаль, в никуда…
Энрикас: Потом они с трудом отводят взгляд, закрывают глаза или смотрят в небо, в сторону.
Рувен: Но я посмотрел на тебя. Не знаю почему.
Энрикас: Но ты посмотрел на меня. Это было необычно и немного меня насторожило.
Рувен: Мне хотелось выкрикнуть какие-нибудь грозные обличающие слова
Энрикас: Я ждал обличающих слов.
Рувен: Но у меня не было таких слов. ..Мне, наверное, следовало броситься на тебя и задушить голыми руками.
Энрикас: Я ждал , что ты бросишься на меня. Больной, голодный человек против тренированного бойца.
Рувен: Но это было бы смешно – а я не хотел быть смешным..
Энрикас: Мне стало немного не по себе. Ведь я думал что знаю этих евреев, а тут…
Рувен: Тут я улыбнулся. Улыбка получилась немного смущенной, ведь я просто не знал что делать.
Энрикас: A я растерялся. Нет, конечно же я этого не показал. Мне следовало выстрелить ему в затылок и покончить с этим делом. Но тогда пришлось бы обходить его, eго тело, эту его смущенную улыбку, которая почему-то казалась мне улыбкой превосходства и которую, я почему-то был в этом уверен, я видел бы даже глядя Рувену в затылок. Почему? Не знаю. И я выстрелил ему в лицо. Слишком поспешно выстрелил наверное – это я понял по лицам литовцев.