Вагнер (беспомощно оглядываясь). Это... это... конечно, весьма спорный вопрос. Эта... гм-гм... си-симуляция.
Эйслебен. То есть стипуляция, вы хотите сказать?
Вагнер (раздражаясь). Ну да, конечно, я же говорю — стимуляция.
Эйслебен. Виноват, не стимуляция, а стипуляция.
Вагнер (не выдержав, гневно). Да какое мне дело до этой стипуляции, будь она трижды проклята!
Эйслебен в ужасе.
Простите... (Проводит рукой по лбу.) Я немного устал с дороги.
Вероника (спешит на помощь). Как тебе не совестно, папа. Господин Вертер едва приехал, устал с дороги, а ты сейчас же пристал к нему со своей противной латынью. Не слушайте его, доктор, идемте лучше в столовую, я угощу вас кофеем.
Вагнер (целует руку Веронике). Благодарю вас, милая фрейлейн. Я действительно немного проголодался.
Рамингер. Мое почтение, фрейлейн, до завтра. (Кланяется.)
Вероника. До свидания, господин советник. Идемте же, доктор, вот сюда.
Вагнер. Благодарю.
Оба уходят направо.
Эйслебен (стоит в немом изумлении, подняв кверху ладони).
Пауза.
Странный, иі сіісііиг, профессор. Называет стипуляцию симуляцией, да еще чертыхается. Гм!
Рамингер (со шляпой в руке). Да, чересчур странный. Боюсь, что тут действительно симуляция. Я бы на вашем месте заявил в полицию. По-моему, он такой же профессор, как я... капельмейстер. Совершенно подозрительный субъект.
Эйслебен (в испуге). Что вы говорите, советник! Друг Франца Листа!
Рамингер. Я уверен, что это какой-нибудь агитатор — бунтовщик из Саксонии или Раштатта, приехавший поднимать рабочих. Увидите, я его поймаю. Ну, мне пора. Прощайте. До завтра!
Эйслебен. Прощайте, советник. Да, могу вам сообщить (оглядывается) по секрету, что Вероника... она согласна, дорогой советник.
Рамингер (жмет ему руку). Буду счастлив услышать это завтра от самой фрейлейн Вероники. До завтра. (Уходит.)
Эйслебен (один). Советник чересчур подозрителен. Хотя, действительно, странный... гм... профессор. (Достает письмо.) «Горячо рекомендую Вам этого человека, моего друга и замечательнейшую личность в Германии». За-ме-ча-тельнейшая личность в Германии! (Прячет письмо.) И все-таки, зачем чертыхаться?
Входят Вероника и Вагнер.
Вероника (живо). Папочка, ты один? (Оглядывается.) Можете говорить, мейстер советник уже ушел. Папе, оказывается, это Рихард Вагнер, композитор, автор «Тангейзера» и других опер. Подумай, какое совпадение. Только он и не думал жечь театра. Это все газеты наврали.
Эйслебен от изумления садится.
Эйслебен. Как Рихард Вагнер? Так вы не профессор Вертер? Вот так стипуляция, иі сіісііиг.
Вагнер. Простите меня, профессор. Давая вам письмо Листа, я должен был сейчас же сказать свое настоящее имя, но ваши слова о Вагнере, поджигателе театров, а главное присутствие этого советника помешали мне это сделать. Конечно, я никогда не изучал римского права. Я музыкант и поэт, а теперь я -беглец и изгнанник. Прошу у вас помощи и приюта.
Эйслебен (вставая, с достоинством). Кто бы вы ни были, но если вы просите крова и защиты — я и мой дом к вашим услугам. (Протягивает ему руку, которую Вагнер жмет.) Вы мой гость — этим все сказано.
Вероника (радостно). Видите, мейстер, я вам говорила.
Вагнер. Франц Лист был прав. Узнаю вас в этом ответе. Но все-таки я должен рассказать вам о себе, чтобы вы знали, кого приютили. Лист — музыкант, как и я, но вы, вы должны знать, что я политический беглец и даже революционер.
Эйслебен (садится). Революционер! Так и есть! Советник был прав!
Вагнер (садится). Да, революционер. (Воодушевляясь.) Когда саксонский король распустил парламент, когда черные дапы тиранов протянулись к германской свободе, я вместе с другими схватил ружье, чтобы защищать нашу единую конституцию, нашу великую хартию вольностей, которую лучшие сыны народа создали с таким трудом в великий год пробуждения.
Эйслебен (подпрыгивая на стуле). Верно! Лучшие сыны народа! И Гагерн впереди всех!