— Вы раньше тут не бывали?
Мне хотелось выбить дверь, ворваться внутрь. Вне всяких сомнений, мы с этой женщиной никогда не станем друзьями, даже на некоторую сердечность не приходилось рассчитывать. Я проговорил:
— Если бы я бывал здесь раньше, разве нам пришлось бы все это обсуждать? Впрочем, кто знает, возможно, это обычная процедура.
Всё, все точки расставлены. Эта женщина редко сталкивалась с возражениями или, как бы она, по-моему, выразилась, наглостью. Я видел, как хочется ей захлопнуть дверь. Спросил:
— Так я могу видеть свою мать или мне требуется ордер?
Она презрительно взглянула на мою трость и открыла дверь. У ее ног валялась груда почты. Похоже, счета. Типа «последнего предупреждения». Я повидал их достаточно, чтобы узнать конверты. Я прошел мимо нее и едва не задохнулся от ударившего в нос зловония. Смесь аммиачного запаха, тяжелых запахов грязной одежды и мочи и приторного запаха дезодоранта. «Дикая сосна» — любимый освежитель воздуха в подобных заведениях. Продается целыми грузовиками и делается на Тайване, он дешевый и вонючий. Вдохнув запах «Дикой сосны» единожды, вы его уже ни с чем не спутаете. Он обладает липучей сладостью, которая проникает всюду. Этот запах хуже всего того, что он старается забить. Я вспомнил свои первые танцы, когда еще играли джазы. У Вулуорта был филиал на Эйр-сквер, где сейчас супермаркет. Они торговали бутылочками духов по шесть пенсов. В каждом доме в городе нашелся бы хотя бы один флакон. Танцевальный зал был пропитан этим ароматом.
Я заметил большую вазу с цветами и протянул руку, чтобы потрогать.
Искусственные.
Из всех ужасов коммерции это наихудший вариант. Почти то же самое что и три летящие утки, украшающие стены тысяч домов. Я повернулся к женщине:
— А вы кто будете?
— Миссис Кэнти. Матрона.
Я кивнул, как будто мне не было на это плевать откуда повыше. Она сообщила:
— Ваша мать лежит в палате номер семь.
Матрона хотела что-то добавить, но передумала и сказала:
— Теперь извините меня, у меня масса дел.
Она потопала прочь, источая неприязнь. Я нашел комнату семь, дверь в которую была открыта, глубоко вздохнул и вошел. Со своей тростью я был никуда не годным представителем внешнего мира. В комнате было сумрачно, потому что горела только очень слабая лампочка. В последний раз я испытывал подобное в моей берлоге на Лэдброук-гроув, где мое бытие сопровождала песня «Мадам Джордж».
В палате стояли три койки. Кроватями их назвать было нельзя. Все с металлическими перилами, чтобы не дать больным вывалиться или, наоборот, помочь им встать — не знаю. На первой койке лежала на спине женщина преклонных лет: рот открыт, по подбородку течет слюна. На второй я увидел свою мать. Она полусидела, опершись на подушки, глаза у нее были открыты. За период, прошедший со дня нашей последней встречи, мать очень изменилась к худшему. Ее когда-то густые темные волосы стали седыми и поредели. Глаза сфокусировались, она прошептала:
— Джек?
Сердце мое разрывалось, хотелось заплакать. Вина, ярость и угрызения совести терзали меня. Я чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Я сказал:
— Как поживаешь?
Не самое мое удачное выступление. Мать подняла руку, тонкую, как лист бумаги, и спросила:
— Ты заберешь меня домой?
Домой. У нас нет настоящего дома и никогда не было. Мы жили в доме, где постоянно кипела враждебность, и всё по ее инициативе. Я проговорил:
— Ну, конечно.
Глаза у матери были дикими и постоянно двигались. Она сказала:
— Сядь поближе, Джек, иначе они услышат. Скажут, что я была плохой девочкой.
Я просидел у нее двадцать минут, показавшихся мне двадцатью годами. Она уже была близка к тому состоянию, которое ирландцы называют seafoid, имея в виду человека, у которого размягчились мозги, или, как сейчас говорят, который стал овощем. Когда я уходил, мать сказала:
— Помолись Ей, чтобы спасла меня.
Когда матрона открывала дверь, я заметил:
— Там старик на скамейке, так он назвал ваше заведение ночлежкой. Это еще слабо сказано.
Она с грохотом захлопнула за мной дверь.
Вернувшись в гостиницу, я задумался о приятеле Джеффа и решил, что я практически ничего не могу сделать. Я решил, что если Пэт Янг невиновен, то с ним ничего не случится. Я сам ни на минуту не поверил в это дерьмо, но пришел к выводу, что мое вмешательство не поможет, поэтому я ничего и не стал делать. Что касается моей матери, то единственным решением мог быть ее перевод в другую богадельню. Я знал, что хорошее заведение стоит дорого, а я не мог себе такого позволить. И опять я ничего не сделал.
Зазвонил телефон, и я обрадовался, что он отвлечет меня от моих мыслей. Это была женщина-полицейский. Начала она с того, что сказала:
— Я достала книгу.
— Блеск. Не могли бы вы занести ее сюда?
Молчание. Мне пришлось сказать:
— Ридж, вы слышите?
В ее ответе ясно чувствовалось возмущение.
— Вы что, решили, что я служу у вас посыльным?
— Нет… Я…
— Вы вечно определяете время, условия и место наших встреч.
Разве?
Я спросил:
— Разве?
Она не сочла нужным ответить, только сказала:
— Сегодня мой день рождения. Маргарет угощает меня ужином в ресторане гостиницы «Берег Коннемара». Приходите в комнату для отдыха после кофе, скажем, в девять вечера?
— Но ведь это…
— Да, Коннемара… могли бы вспомнить, что я там живу.
— Туда далеко добираться. Как я туда попаду?
Готов поклясться, она рассмеялась. С ехидством предложила:
— Садитесь на автобус. Если они увидят вашу трость, то могут довезти за полцены.
Клик.
Я вчистую проиграл этот раунд. Было время, когда Ридж была почтительной, даже покорной. Я ее определенно подавлял. Как и в случае со всеми остальными знакомыми мне женщинами, время позаботилось о той зыбкой власти, что я имел. Я позвонил на автобусную станцию и через тридцать минут и ряда неприятных манипуляций узнал расписание. Мне пришлось действовать по инструкции: для получения информации нажимать на кнопку 1, для заказа билетов — на кнопку 2, для бронирования мест на заранее оплаченные выходные — на кнопку 3. Кнопки для обычной вежливости, похоже, не было в природе.
В моей голове звучала песня, которую я никак не мог узнать. Включил радио, и, надо же, бывают ведь такие совпадения, они передавали именно эту песню. Пинк, «Как таблетка». Почему-то, слушая ее, я почувствовал себя старым. С чего это я стал слушать это «противоядие» против Бритни? Иногда на тебя сваливается слишком много информации. Начали передавать новости. Полиция говорила, что есть человек, который помогал им с расследованием нападения на школьницу. Его отпустили, не предъявив обвинений. Я позвонил Джеффу, и тот подтвердил, что да, это был Пэт, его отпустили. Я сказал:
— Значит, теперь не о чем беспокоиться.
Он промолчал, и я спросил:
— Джефф?
Его голос звучал напряженно.
— Меня не полицейские беспокоят.
И повесил трубку. Я хотел перезвонить ему, но передумал. Этот вопрос я теперь мог вычеркнуть из своего списка. Пришла почта, которую доставила мне в комнату Джанет. Она спросила:
— Разве это не чудо?
— Почта?
— А, не шутите надо мной. Я о вашем пьянстве.
— А, да, конечно.
Джанет тепло мне улыбнулась. Я просто ощущал исходящую от нее симпатию. Сказала:
— Вы молитесь, мистер Тейлор?
— Гм, да, разумеется, и по-ирландски тоже.
И не полностью солгал. Когда я читал молитвы, а было это в глубоком детстве, я читал их по-ирландски.
Она протянула мне листовку:
— Это ноябрьский список умерших.
На одно странное мгновение я подумал, что Джанет дает мне список тех, кто умрет в этом месяце, потом сообразил, что это список дат для Кладбищенского воскресенья и месс, которые состоятся в течение месяца. Она сказала: