Л е м к у л ь (испуганно). Помер?!
Анна кивает.
Удар? (Снова подходит к зеркалу, тише.) Жилки… Знаю я, в лечебнике написано: не пить, не курить, с бабами не играть… Того нельзя, этого… Нельзя да нельзя, сразу в гроб ложись…
А н н а. Да ты уж не преувеличивай.
Л е м к у л ь. Чего уж, видно, так оно и есть… Ну, ничего, я и к этому приготовился, можешь не сомневаться. (Жалобно.) Все на бедную мою головушку! Надеялся я, что сынок помощником выйдет — пшик вышел! (Смотрит на Анну; неожиданно.) Мне бы в дом такую головку, как у тебя, ты любую стену проломишь…
А н н а. Не перехваливай.
Л е м к у л ь. Уж не скромничай! Я всегда говорю: у Анны у этой мозгов — на двоих мужиков хватит! Для моего хозяйства она бы клад была.
А н н а. Полегче, полегче, тебе, может, и клад не помог бы.
Л е м к у л ь. Как так?
А н н а. К примеру, с пожаром-то с этим.
Л е м к у л ь. А! Это верно! Полсотни центнеров ржи — псу под хвост! Тебе их с моей поставки списать придется… Вот напасть!
А н н а. Да, напасть! Кто еще при этом был?
Л е м к у л ь. Старик Уккер и мой сын, Маттиас.
А н н а. Пусть и они твое заявление подпишут.
Л е м к у л ь (с деланной веселостью). Ого! Уж учишь бывшего бургомистра?
А н н а. А солома тоже сгорела?
Л е м к у л ь. При чем тут солома? Это что, Виллем тут сплетни разносит? Ты мне веришь или этому старому ослу? Вишь ты! Писанины-то у тебя с этими поставками! И помочь некому! А ты еще с постройкой связалась.
А н н а. По-моему, не я одна, мы все с ней связались.
Л е м к у л ь. Знаю, знаю. (Пытаясь иронизировать.) Так наш верховный бабий парламент решил, а что решено, то решено! Но ты сама посуди: что же, мы и отцы наши дураками, что ли, вышли оттого, что зимой, бывало, иной раз в школу не сходишь?
А н н а. Что бывало, то прошло! Теперь нужно, чтобы в нашей деревне своя школа была.
Л е м к у л ь. В деревне, по-моему, одно нужно — чтобы у мужика своя рига была.
А н н а. И рига нужна и школа нужна — и то и другое!
Л е м к у л ь (снисходительно улыбаясь). Ишь ты какая скорая, а сама говорила — не горячись.
А н н а. А ты говоришь — «мужику своя рига нужна»… Сам же с Уккера восемь центнеров зерна требуешь за то, что он в твою ригу сено свалил? У тебя небось две большие риги стоят, а у него ни одной.
Л е м к у л ь. Ну и что?
А н н а. Дело законное?
Л е м к у л ь. Уж и это незаконно? Ну и ну! Не моя это рига, что ли? Не на свои собственные деньги я ее строил, может? Все на новый лад переделывать хотите? Молоды вы еще меня учить!
А н н а (глядя ему в глаза). Это я так спросила.
Л е м к у л ь (задетый за живое). Ты и моим трактором распоряжаться не прочь, словно он ваш, а не мой собственный! Думаете, зарегистрировать заставили — он уже и казенный? Я зарегистрировал — порядок должен быть! Замечательно! Теперь трактору капут! А все из-за горячки! И молоти и строй! Пляши сразу на двух свадьбах! А потом выпутывайся как знаешь!
А н н а. А может, ты меня надоумишь?
Л е м к у л ь. Я?
А н н а. У тебя ведь опыт богатый.
Л е м к у л ь (польщенный). А в чем дело?
А н н а. Нет ли где второго трактора?
Л е м к у л ь. Господи боже, еще чего захотела! Второго трактора!.. Послушай-ка, Анна! Заварила ты кашу с этой школой и сама не расхлебаешь, а главное — все зря!
А н н а (показывая на виски). Спокойней, спокойней, Лемкуль! Жилки!
Л е м к у л ь. Пусть они хоть лопнут! (Вдруг снова жалобно и тихо.) Вон чего лесничий прислал! (Достает бумажку.) Тоже на меня навалили: дрова еще из лесу возить. А ты, Анна, школу пока что в засол пусти, а то пропадешь ты с ней… Жаль хорошую девку…
А н н а. Спасибо тебе за такую заботу.
Л е м к у л ь (подвигается к ней). Такая девушка… у тебя от этих забот морщины пойдут, руки в мозолях будут, как у мужика…
А н н а. Что поделаешь, раз от мужиков ничего не добьешься.
Л е м к у л ь. За мной дело не станет! (Грубо обнимает ее.)
А н н а (высвобождаясь). Ты что это вздумал?
Л е м к у л ь (совсем разошелся). Может, во мне лоску того нет, что у городских, в конторе твоей строительной, но погоди, устроит старик Лемкуль в воскресенье праздничек — стены закачаются! И красавицу нашу — бургомистершу — милости просим, со всем бабьим эскадроном! Уж ничего не пожалею!
Снаружи слышатся голоса. Дверь распахивается, входят У р с у л а, т е т к а У к к е р и ее сын Ю п п, двадцати пяти лет, бывший военнопленный. Он одет в старый, выцветший мундир. На мгновение все ошеломлены.