Л а у р а (умоляюще сложив руки). Ленбах, успокойся, ради бога! Ведь там каждое слово слышно… (Подошла к нему, пытается его успокоить.)
Л е н б а х. Оставьте меня, дайте хоть раз договорить до конца! Мне все равно, слышно там или нет. Мне уже нечего стыдиться. Но терроризировать себя я не позволю! Не воображаете ли вы, мадам, что мне не действует на нервы вся эта ваша… атмосфера? Не думайте, что меня не раздражает присутствие вашего обожаемого господина доктора! Он, правда, спас мне жизнь — во всяком случае, так вы утверждаете, — он был моим адвокатом, и я был осужден всего на шесть лет каторги… честь имею… Я, правда, гожусь вам в отцы, но хотел бы я знать, что бы вы предприняли, если бы я привел сюда некую даму и стал называть ее своим приятелем, доктором, близким другом…
Л а у р а. Ленбах! Bitte schön[10]! Эта тема была для нас с вами актуальна пятнадцать лет назад. А сейчас лучше прекратить. Разве я уже миллиард раз не просила развода?
Л е н б а х. Да, сейчас лучше прекратить! Я только хочу сказать, что живу в этом доме как собака. Я должен сидеть под столом и вилять хвостом. А вы вправе пинать ногами бывшего каторжника. Так ведь?.. Подполковник Ленбах должен отступить, уйти в тень, вот что мне пора понять… Но, дорогая моя юная и прелестная мадам, что касается развода, то я вам торжественно заявляю: Ленбахи, как свидетельствуют записи в церковных документах, живут в законном браке уже более трехсот лет, и ни один Ленбах еще не расторгал брака, разве что в случае собственной смерти! Вот вам мое последнее слово, нравится это вам или нет!
Л а у р а (в отчаянии). Боже мой, неужели ты не понимаешь? Ты меня ставишь в смешное положение перед служащими. Вот, пожалуйста: возьми двести и оставь меня в покое. Каждую минуту может кто-нибудь войти.
Л е н б а х. Мерси! Мне нужны две тысячи, и, если я до семи часов их не получу, я застрелюсь, как собака. Или — или! Чаевых мне не надо. Спасибо!
Л а у р а. Я одно могу сказать: недостойно воспитанного человека вечно меня запугивать своими шумовыми эффектами! Твое «или — или» — давно пройденный этап. Меня уже этим не тронешь, дорогой мой! Я зарабатываю на хлеб собственными руками, и я, наконец, хочу знать, на каком основании ты считаешь, что мне легче, чем тебе. Разве я не торчу здесь с утра до вечера, разве не вынуждена кланяться бог знает кому? Позволь! Я тоже не каменная. Да если бы я была мужчиной, я бы сгорела со стыда при мысли, что я терроризирую женщину ради денег. Если хочешь знать, мне совершенно все равно, застрелишься ты или нет. И я прошу меня в моей конторе не беспокоить!
Л е н б а х (умоляюще, приниженно поворачивается к ней). Лаура! Богом клянусь, я не лгу! Дело не в деньгах и не в этом чертовом ростовщике — речь идет о моем честном слове! Если я не достану денег, я застрелюсь!
Л а у р а (чуть помолчав, жестко). Это был бы самый разумный выход. И для тебя и для меня!
В проеме застекленной входной двери показывается И в а н ф о н К р и ж о в е ц. Входит в комнату.
К р и ж о в е ц. Здравствуйте, дорогая Лаура! Как поживаете? Добрый вечер! Вы что-то бледны, кажетесь усталой. Мигрень, нервы, много работы — ведь так, не правда ли? Ах, это все проклятый сирокко, да еще в этом жутком городе! Я всегда определяю по свечению уличных фонарей, что задул сирокко. Вы не замечали, что, когда дует южный ветер, газовые фонари начинают гореть каким-то особо интенсивным, бледно-зеленым светом? Вокруг каждого стекла образуется фосфоресцирующий ореол, точно сам ветер воспламеняется. Это верный спутник мигрени! Освещение, эти ваши своды, непроветренное помещение — тут можно задохнуться! Неудивительно, что вы так бледны! Целую ручки! (Традиционное предисловие к визиту произносится с оттенком скрытого недовольства: обычно в это время подполковника Ленбаха в салоне не бывает. Интимно целует руки Лауре, а затем обращается к Ленбаху более холодным тоном.) Как поживаете, дорогой барон? Давно, давно я не имел счастья вас видеть! Как ваша железка? Что нового? Вы тоже выглядите не блестяще. Что-нибудь случилось?