Бронзовая статуя
Бронзовая статуя прекрасного скульптора расплавилась в пламени пожара и превратилась в бесформенную глыбу. Эта глыба попала в руки другому скульптору, и тот, благодаря своему искусству, превратил ее в новую статую, отличавшуюся от первой предметом изображения, но равную ей по красоте и вкусу.
Увидав это, Зависть заскрипела зубами. Но в конце концов она нашла себе жалкое утешение: «Никогда бы ему, бедняге, не сотворить этой довольно сносной вещи, не попади ему в руки материал от старой статуи».
Геркулес
Когда Геркулес был взят на небо{159}, то первой из всех богов и богинь он поклонился Юноне. Все обитатели неба и сама Юнона были этим очень удивлены.
— Значит, ты отдаешь предпочтение перед всеми твоей преследовательнице? — спросили его.
— Да, ей самой, — отвечал Геркулес. — Ведь только из-за ее преследований я пустился на подвиги, за которые и взят на небо.
Олимп одобрил этот ответ нового бога, а Юнона с тех пор с ним примирилась.
Мальчик и змея
Мальчик играл с ручной змеею.
— Милая моя змейка, — сказал мальчик, — никогда бы я не стал с тобой так забавляться, если бы у тебя не был вынут яд из зубов. Вы, змеи, злые, неблагодарные создания! Я ведь читал, каково пришлось бедному крестьянину, который нашел под изгородью полузамерзшую твою прапрабабку, подобрал ее из сострадания и согрел на своей груди. Только эта злюка очнулась, как тут же ужалила своего благодетеля, и добрый, сострадательный человек умер от ее укуса.
— Меня удивляет, — отвечала змея, — как предвзято пишут ваши сочинители! У нас, у змей, эту историю рассказывают совсем по-другому. Твой сострадательный добрый крестьянин думал, что змея и вправду мертва, а так как это была красивая пестрая змейка, он и подобрал ее, чтобы дома содрать с нее кожу. Вот как было дело!
— Ах, замолчи, — рассердился мальчик, — неблагодарный всегда сумеет оправдаться!
— Ты прав, сын мой, — вмешался в их беседу отец мальчика, который все это слышал, — и все же, если тебе когда-нибудь придется услышать о чьей-либо чудовищной неблагодарности, разберись сперва как следует во всех обстоятельствах этого дела, а потом уж решай, заслужил ли тот человек такой позорный упрек. Истинные благодетели редко когда упрекнут кого-нибудь в неблагодарности, и даже — хочется верить, к чести людей, — никогда. А благодетели с мелкими своекорыстными намерениями пусть винят себя сами, что вместо признательности пожинают неблагодарность.
Волк на смертном одре
Волк при последнем издыхании охватил мысленным взором всю свою прошлую жизнь.
— Я и впрямь был грешником, — проговорил он, — но все же, надеюсь, не самым великим. Я совершил много зла, но и немало добра. Однажды, помнится, подошел ко мне с блеянием ягненок, отбившийся от стада, да так близко, что я мог бы тут же его загрызть, а я его и не тронул. В то же примерно время я отнесся с поразительным равнодушием к насмешкам и поношениям некой овцы, хотя поблизости не было ни одной сторожевой собаки.
— Все это я могу засвидетельствовать, — вставила свое словечко лиса, пришедшая по дружбе помочь ему подготовиться к смерти. — Ведь я хорошо помню, как было дело. Ты тогда как раз подавился огромной костью и уж так мучился! Спасибо, сердобольный журавль вытащил ее потом у тебя из горла.
Бык и теленок
Могучий бык разнес рогами косяк, втискиваясь в низкую дверь хлева.
— Гляди-ка, пастух! — крикнул теленок. — Я еще ни разу не нанес тебе такого ущерба!
— Как бы я был рад, — возразил ему пастух, — если бы ты мог мне его нанести!
Речь теленка похожа на речи ничтожных философов: «Ах, этот Бейль{160}! Сколько праведных душ смутил он своими дерзкими сомнениями!»
О господа! С какой радостью дали бы мы себя смутить, если б каждый из вас мог стать Бейлем!
Павлины и ворона
Одна кичливая ворона разукрасилась перьями, которые обронили радужные павлины и, сочтя себя достаточно нарядной, решилась затесаться в толпу этих блистательных птиц Юноны{161}. Она была тут же узнана, и павлины набросились на нее, стараясь выклевать своими острыми клювами ее фальшивый убор.
— Хватит! — крикнула она наконец. — Все, что было тут вашего, вы уже отняли у меня!
Но павлины, успев заметить блестящие перья на крыльях вороны, не унимались: