— Так, значит, ты берешься защищать овец от твоих лесных собратьев? — спросил пастух.
— А как же? О чем я тебе и толкую!
— Недурно! Но если я пущу тебя в стадо, кто защитит моих бедных овечек от тебя? Ну-ка, скажи! Пустить вора в дом, чтобы в дом не залезли воры, это мы, люди, называем…
— Ты, кажется, собрался прочесть мне мораль? — сказал волк. — Тогда прощай!
— Был бы я помоложе! — скрежетал зубами волк. — Да что поделаешь, приходится считаться с годами!
И он отправился к пятому пастуху.
— Ты меня знаешь, пастух? — спросил волк.
— Да уж встречался с такими, как ты, — ответил пастух.
— С такими, как я? Ну, в этом я сомневаюсь. Я ведь такой особенный волк, что и ты, и другие пастухи вполне могли бы удостоить меня своей дружбы.
— Чем же это ты такой особенный?
— А тем, что даже под страхом смерти не мог бы загрызть живую овечку. Я кормлюсь только мертвыми овцами. Разве это не похвально? Так разреши мне хоть изредка наведываться в твое стадо и узнавать, не случилось ли какой овце…
— Не трать слов попусту! — отвечал пастух. — Хочешь, чтоб между нами не было вражды, так не ешь овец, даже и мертвых. Зверь, пожирающий мертвых овец, с голодухи примет больную овцу за мертвую, а здоровую за больную. Лучше уж не рассчитывай на мою дружбу, а убирайся-ка подобру-поздорову!
«Придется мне пожертвовать самым дорогим, чтобы добиться цели», — подумал волк и отправился к шестому пастуху.
— Нравится тебе, пастух, моя шкура? — спросил волк.
— Твоя шкура? А ну-ка, покажи! — отвечал пастух. — Что ж, неплоха! Видно, не так уж часто тебя настигали собаки!
— Ну так вот что, пастух! Я уже стар и протяну недолго; прокорми меня до смерти, и я завещаю тебе мою шкуру.
— Гляди-ка, — сказал пастух, — и ты взялся за хитрости старых скряг? Нет-нет! Твоя шкура обойдется мне втридорога! А если уж ты и вправду решил мне ее подарить, то давай-ка ее прямо сейчас!
Тут пастух схватился за дубину, и волк убежал.
— О, бессердечные! — крикнул волк, впадая в неистовство. — Придется мне так и помереть вашим врагом, раз вы не хотите по-хорошему! Не подыхать же с голоду!
Он ринулся вперед, ворвался в жилище пастухов, набросился на их детей, и пастухи еле-еле с ним справились.
Когда он уже лежал мертвый, самый мудрый из пастухов сказал:
— Мы, наверное, были неправы, отнявши у старого разбойника все средства к исправлению, как бы поздно и вынужденно он к ним ни обратился! Тем самым мы довели его до крайности!
Мышь
Одна философски настроенная мышь расхваливала мудрость природы, сделавшей мышиный род наглядным примером своей вечности.
— Ведь половина из нас, — говорила она, — для того и получила крылья, чтобы наш мышиный род не вымер даже в том случае, если всех нас, бегающих по земле, съедят кошки. Уж летучие-то мыши останутся, а из них можно будет без труда восстановить истребленных.
Простодушная мышь понятия не имела, что бывают и крылатые кошки. Так нередко наша гордость основана на одном лишь нашем невежестве.
Ласточка
Поверьте, друзья, что большой свет не для мудрецов, не для поэтов! Там не знают им настоящей цены, да и сами они — увы! — подчас слишком слабы, чтобы не променять высокое на суетное.
В прежние времена ласточка была такой же сладкоголосой певчей птицей, как соловей. Но вскоре ей наскучила одинокая жизнь среди кустов и деревьев. Ведь никто здесь не слушал ее пения, кроме прилежных землепашцев и невинных пастушек, никто им не восхищался. И вот, покинув своего скромного друга соловья, она перелетела в город.
И что же вышло? Поскольку в городе ни у кого не было времени слушать ее божественные песни, она понемногу разучилась петь, но зато выучилась строить гнезда.
Орел
Орла спросили:
— Почему ты выводишь орлят на такой высоте?
Орел ответил:
— Разве б они могли летать под самым солнцем, став большими орлами, если бы я растил их внизу, на земле?
Молодой и старый олень
Олень, которому добрая природа позволила прожить не одно столетие, сказал как-то своему правнуку:
— Я хорошо помню то время, когда человек еще не придумал этой громыхающей палки, из которой вылетает огонь.