Минуту все молчат.
Б а т у р а. Что ж это вы запечалились? Тоскою панов не возьмешь.
Н а с т у л я. Хлопцев жалко.
Б а т у р а. Весть эта весь уезд облетит. Всю округу. Сотни станут на их место. Мы станем…
Подходит М о р г у н со свертком бумаги и клеем.
Добрый день, пан староста! Вы, кажется, в управе сегодня были? Что слышно на белопольском… тьфу, чтоб ему пусто!.. На белом свете?
М о р г у н. Новости важные. Заработки вам привез. (Приклеивает к стене объявление.)
Б а т у р а. Это хорошо. Хоть на керосин копейку-другую заработать. А что, заработки большие?
М о р г у н. Вот почитайте.
Все заинтересованы, встают и подходят к объявлению.
К а с т у с ь (читает). «Уже восемь месяцев, как в уезде орудует банда атамана Дрыля, которая терроризирует самых уважаемых и почтенных жителей уезда и лучших сынов отчизны. Они произвели расправу над паном Монця, паном Дзюбецким, паном Щекало и пани Яндрыховской. Эта банда осмеливается нападать на обозы и штабы, дезорганизует тыл нашей армии, которая спасает страну от безбожников-большевиков. Всему населению уезда вменяется в обязанность: кто нападет на след банды, должен немедленно уведомить польскую власть. Кто будет знать хоть что-нибудь о банде или ее атамане и не заявит, будет строго наказан, как изменник. За голову атамана назначается награда — пятнадцать тысяч польских марок…»
М о р г у н. Вот если кто знает, где он орудует, — пятнадцать тысяч в кармане.
Б а т у р а. Это не так просто, пан староста.
Н а с т у л я. Пускай дядька сам идет на такие заработки.
М о р г у н. Если б я знал, где он скрывается!
Б а т у р а. Так и мы ж не знаем.
К а с т у с ь. Кто пойдет по Данилову голову, тот свою пускай дома оставит.
М о р г у н. Нагнал он вам страху.
К а с т у с ь. Не так нам, как панам.
М о р г у н. Трусы! (Уходит.)
Парни провожают его злыми и насмешливыми взглядами.
К а с т у с ь. Ишь чего они захотели!
Б а т у р а. Съела бы жаба орех, да бог зубов не дал.
Н а с т у л я. И неужто найдется гад, что такого человека продаст?
Расходятся.
Р ы г о р (один, еще раз читает объявление). Пятнадцать тысяч… (Стоит в раздумье.) Тогда бы Катерина и не взглянула на пана Шмигельского.
Бедная крестьянская хата. Вдоль задней стены, ближе к дверям, — полати, дальше — кровать. На столе слабо светит керосиновая лампа. Р ы г о р один, сидит на лавке, чинит лапоть — кладет заплату на протоптанную пятку.
Р ы г о р (закончив работу, вертит лапоть в руках, с горьким смехом). Несчастье ты мое! Неужто меня доля навек с тобой поженила! (Швыряет лапоть.) Хоть бы раз обуть такие блестящие сапоги, как у пана Шмигельского. Или хоть смазные, как у Моргуна.
Слышен стук в окно. Рыгор подходит к окну и вглядывается в темноту ночи. Встревоженный, идет в сени. Слышен приглушенный разговор. Входит в хату, завешивает рядном окна, затем приоткрывает дверь в сени.
Заходи.
Входит Д а н и л а, очень усталый.
Ну и отчаянный! Ты, верно, еще не знаешь, какую бумагу про тебя расклеили?
Д а н и л а. Знаю.
Р ы г о р. Как же ты решился прийти?
Д а н и л а. Я ведь к тебе.
Р ы г о р. Ко мне-то ко мне, да ведь мог кто-нибудь увидеть.
Д а н и л а. Я в деревню не заходил, а к твоей хате из лесу очень удобно подойти. Панов в деревне нет?
Р ы г о р. Были сегодня, не знаю, уехали или еще здесь.
Д а н и л а. А я за Марылькой пришел. Боюсь, как бы чего с ней не сделали. Они ж теперь озверели.
Р ы г о р. Как бешеные собаки.
Д а н и л а. У кого она?
Р ы г о р. Надо у Батуры спросить, он должен знать.
Д а н и л а. Так ты, может, приведешь ее сюда?
Р ы г о р. Позже, когда все спать лягут.
Д а н и л а. Ну, ладно… К тебе никто не ходит?