П а н и Я н д р ы х о в с к а я. Это ничего. Болесь простит опоздание. (Деду Бадылю.) Ну, вот ты, старик… Подойди поближе.
Дед Бадыль подходит.
Как тебя зовут?
Д е д Б а д ы л ь. Миколой люди кличут, а по прозвищу — Бадыль.
П а н и Я н д р ы х о в с к а я (смотрит в список). Ты зачем мою землю пахал?
Д е д Б а д ы л ь. Потому что своей не имел.
П а н и Я н д р ы х о в с к а я. Кто тебя научил это делать?
Д е д Б а д ы л ь. Землю пахать? (Горько засмеявшись.) Когда я еще мальчонкой был, так свекор твой на конюшне лозой учил. А потом и сама пани учила. А как пани в Варшаву выехала, я и подумал; дай-ка попробую, может, как-нибудь и без учителей сумею себе хлеба запасти.
П а н и Я н д р ы х о в с к а я. Ты, старый пес, должен бы молодых учить.
Д е д Б а д ы л ь. Учил как умел. «Что вы, дурачье, думаете, — говорил я им. — Грех ведь, чтоб земля пустовала. Она должна хлеб людям давать».
П а н и Я н д р ы х о в с к а я. Мало тебя, видно, свекор мой учил. Придется мне доучивать на той же конюшне.
Д е д Б а д ы л ь. Другой милости я и не ждал. Так спокон веку было: где панская сила, подставляй, мужик, спину. Не хочется мне, до седых волос доживши, под твои плети ложиться, да твой верх нынче.
П а н и Я н д р ы х о в с к а я. Я твою старость уважу. Старая шкура — жесткая. Прикажу плетей десять лишних прибавить.
Д е д Б а д ы л ь. Пускай тебе, панечка, бог заплатит за твою доброту. (Медленно отходит под пинками солдат.)
Б а т у р а (выкрикивает из толпы). На бога надейся, да сам не плошай.
П а н и Я н д р ы х о в с к а я (недослышав). Что там еще?
Б а т у р а. Так я же говорю, панечка, что мы всегда на бога надеемся.
П а н и Я н д р ы х о в с к а я. Болван.
Г о л о с а в т о л п е. Данилу поймали!
— Данилу ведут!
Д в а с о л д а т а с винтовками наперевес ведут Д а н и л у. Рубаха на нем разорвана, на лице запеклась кровь, за ним идут заплаканная м а т ь и М а р ы л ь к а. Мать держит в руках свитку сына.
С е р ж а н т (докладывает пани). Вот он, прошу пани.
П а н и Я н д р ы х о в с к а я (разглядывает Данилу в лорнет). Вот ты какой!
Д а н и л а. Как и все добрые люди.
П а н и Я н д р ы х о в с к а я. О твоей доброте я слышала. Это ты от большой доброты стал мое добро раздавать?
Д а н и л а. Добро народное, и народ меня для этого выбрал.
П а н и Я н д р ы х о в с к а я. Молчи, хам!.. Народ… Взбесившийся скот, которому удалось на миг сломать ограду. Но у порядочного общества есть достаточно надежных пастухов, которые снова загонят скот на его место!
Д а н и л а. Слышите, люди! Вы — не люди! Вы — скот. Пани уже выпустила на вас своих собак, которые загонят вас в стойло. И земля, которую вы пахали, — это ее земля. Ведь пани поливала эту землю потом и слезами, это ее голодное дитя исходило плачем, лежа в борозде. И лес ее. Но пани сегодня добрая. Она сама сегодня раздает свой лес, дает, не жалея, по двадцать пять, по пятьдесят палок, только бы спина ваша выдержала. Благодарите же пани, кланяйтесь ей в ноги.
В толпе шум и движение.
П а н и Я н д р ы х о в с к а я. Тут не большевистский митинг. Прекратить!!!
Солдаты набрасываются на Данилу и, толкая прикладами, отводят к деду Бадылю.
М а т ь Д а н и л ы (накидывая на Данилу свитку, которую все время держала в руках). Оденься, сынок, простынешь.
П а н и Я н д р ы х о в с к а я. Слушайте, скоты! Я женщина. У меня есть сердце, и в сердце есть бог. Бог учит нас быть милосердными и к скотине. Я хотела многое вам простить. Но вы — скоты дикие и неблагодарные. Жалеть вас — это плодить грех и преступления. Милости моей вам не будет. Кто построил из моего леса хату, тот разберет ее своими руками и бревна привезет ко мне в имение; кто собрал с моего поля хлеб, тот ссыплет его в мой амбар. (Даниле.) А с тобою, холоп, разговор будет особый.
В толпе взволнованные голоса и причитания женщин.
Т о д о р а (падает на колени, заломив руки, подползает к пани). Панечка, панечка, дорогая ты моя, смилуйся над бедною вдовой!
П а н и Я н д р ы х о в с к а я. Чего ты хочешь, несчастная? Говори, в чем провинилась?
Т о д о р а. Лесу… двадцать бревнышек срубила. Хатка совсем сгнила.